Стать Теодором. От ребенка войны до профессора-визионера - Теодор Шанин

влияние ревизионистов быстро падало. Мапам не смогла предложить ожидаемой от него левой альтернативы. Левое крыло сионистского движения также не имело ясно выработанной альтернативы, его главным предложением была форма «коммунальности» — с кибуцем как с идеальной моделью, которую можно бы было распространить на страну в целом. Этот взгляд на будущее страны был явно не то чтобы распространенным, и массовая иммиграция сделала его еще менее популярным.

Большинство из нас симпатизировали Мапам, но это было только «мягкое» выражение эмоционального расположения внутри единого коллектива друзей. Разница между членами Мапай и Мапам оставалась неясной и никогда не доходила до конфронтации.

Последний марш

Беззубость сопротивления разгону, чувства обиды и непонимания были тяжелыми для меня и многих моих друзей. Последним действием в истории Пальмаха был марш его ветеранов по улицам Тель-Авива в ноябре 1949 года. Новость о том, что марш готовится, быстро распространилась по всей стране. Министерство обороны отреагировало приказом, который запрещал солдатам и офицерам армии участвовать в этом действии.

Я прибыл из Иерусалима, чтобы присоединиться к маршу. Многие сотни молодых людей, мужчин и женщин, в белых рубашках — нашей парадной одежде фронтовых дней — выстроились побатальонно вдоль тель-авивской улицы Бен Иехуда. Настроение было праздничным — мы были очень рады видеть друг друга. В рядах стояло большинство наших солдат и офицеров времен войны. Во главе каждого из девяти батальонов встали их командиры. Из музея Ха-Гана вынесли флаги наших батальонов. Скаутская организация Тель-Авива предоставила барабанщиков, так что мы маршировали под дробь барабанов. Во главе моего батальона оставалось пустое место: Цви Замир, наш комбат, решил остаться в армии и подпадал под запрет участвовать в марше. Было обидно чувствовать себя изгоями армии, участие в которой было важнейшим периодом наших молодых жизней. Пустое место там, где должен был встать командир нашего батальона, зияло как символ чего-то неправильного, хотя мы и не совсем понимали, в чем дело.

Цви Замир вдруг вышел из толпы, окружавшей длинную колонну пальмаховцев, и в мундире майора со знаком Пальмаха на лацкане занял свое место во главе нашего батальона. Позже он расплатился за это тем, что десяток лет оставался без повышения в ранге — до 1963 года, когда Бен-Гурион перестал быть министром обороны. Мелочность и обидность этого наказания висели, как гири. В минуту, когда перед началом марша Цви занял свое место в переднем ряду, у нас отлегло от сердца и у некоторых навернулись слезы на глаза.

Мы прошли по улицам Тель-Авива, распевая песни Чизбатрона, прервали наш марш около театра «Хабима», чтобы станцевать хору (популярный израильский танец). Площадь, полная танцующей и выглядящей очень по-граждански молодежи, осталась в памяти многих особой красотой. Дальше, дойдя до широкой площади на севере Тель-Авива, мы выслушали речь Шимона Авидана. Он был членом кибуца Эйн Ха-Шофет и командующим бригадой Гивати, которая в решающие дни войны задержала и отбросила от Тель-Авива египетские войска. Он был йеке — выходец из Германии, бывший солдат интернациональной команды в гражданскую войну в Испании, блестящий военный командир и человек, считавшийся в наших рядах высшим моральным авторитетом. Шимон говорил о Пальмахе, его ценности, его культурных и военных достижениях. Мы поаплодировали и разъехались по домам. И все.

Израиль был, конечно, не единственной страной, в которой вопрос перехода фронтовиков к послевоенной жизни был непростым. Но уважение к законам нашего государства определило для нас мирный выход из кризиса дней огосударствления нашей мечты. Мы не были готовы бунтовать, да и «бунт генералов» не был серьезен. На этом можно было играть политикам и вождям, но главное оставалось: это была наша страна и наша победа в Войне за независимость.

Дихотомия между силой обстоятельств на исторических развилках, с одной стороны, и влиянием отдельных людей, с другой, как двигателей развития общества, оставалась нерешенной в первые дни существования Израиля. Этот вопрос, несомненно, будет предметом экономических дебатов, журналистских дрязг и личных споров на протяжении десятилетий — как и многие вопросы, не имеющие однозначного решения. Ответ всегда противоречив, и все, что можно сказать в серьезной дискуссии, — это «по-разному бывает». В марксистской теории долгое время центральную роль играла статья Плеханова, решительно отрицавшая значение личности в истории. Эта «крайняя» и догматическая позиция не была принята большинством историков и историографов.

Доклад Хрущева в 1956 году

В какой-то момент, примерно в 1955 году, я решил вступить в Коммунистическую партию Израиля. Это происходило поэтапно, я переходил от Мапам к Израильской левосоциалистической партии, затем к коммунистам. Так что 25 февраля 1956 года, когда «секретный отчет» Хрущева на XX съезде КПСС о преступлениях времен власти Сталина дошел до Израиля, наша делегация была в Москве. В уик-энд прошло собрание кадров тель-авивской организации — крупнейшей из региональных партийных подразделений в тот период. Так как генеральный секретарь Микунис[23] еще не вернулся, выступил следующий в партийной иерархии — Меир Вильнер. Он объяснил товарищам, что ничего особенного не произошло, и выразил удивление, что они так напряглись. Советские товарищи еще раз доказали, насколько они щепетильны в вопросах морали. Им открылись некоторые ошибки, и они начали спешно очищаться от них. Это был единственный раз, когда я видел, как партийцы согнали члена Политбюро с трибуны, не дав ему договорить. Было общее чувство конца Коммунистической партии Израиля. А в следующий уик-энд произошла встреча кадров Тель-Авива с Микунисом, который только что вернулся из Москвы.

Для меня в том, что произошло далее, стало важным примером того, как можно словами изменить чувства большого коллектива сильных людей. В компартиях бывали вожди, которые, не являясь циниками, могли добиться иногда, в условиях тяжелого кризиса, приятия их взгляда на обстоятельства и быть услышанными и понятыми. Микунис не был особо способным политиком, но не был и полным циником и показал, насколько политические движения строятся не только на политиканстве, но в большой мере на этической основе, часто не вполне осознанной. При всей ограниченности своих взглядов и представлений Микунис показал себя настоящим вождем.

Представ перед угрюмо взбешенными однопартийцами, Микунис начал так: «Вы все читали секретный отчет или слышали, что там было сказано. Вы потрясены? — И вдруг трахнул со всей силой кулаком по столу и крикнул так, что было ощущение, что сердце рвалось у него из груди: — Не коммунист тот, кто не был потрясен!» И далее в том же духе. И ему поверили. Микунису удалось объединить заново партийные кадры, и партия смогла действовать еще некоторое время.

На меня так называемый «секретный отчет» Хрущева повлиял