Таежный тупик. История семьи староверов Лыковых - Василий Михайлович Песков

«Козеин» вряд ли вкусен, но явно питателен. Наравне с сухарями при отлучках Агафьи из дома он является тоже своего рода «консервой».

Есть тут еще «технология» определения времени. Для понимания сложна, но действует безошибочно. Я, замордованный непогодой, потерял счет числам и названиям дней. Агафья, как всегда, с ходу все четко восстановила. «Сегодня, по-вашему, – 14 августа, а по нашей вере – 1 августа 7505 года от сотворения мира».

Вспомнили с таежным «хроникером» мы и маленький юбилей – пятнадцать лет назад впервые тут познакомились.

«О, много воды утекло! – вздохнула Агафья. – Много!»

Ей в этом году – пятьдесят два. Летом 1982 года выглядела она веселой, чумазой и жизнерадостной дикаркой. За прошедшее время много пережила, многому научилась, как губка, впитывая все, что брызгами долетало сюда «из мира». Сейчас в разговоре она ошарашила меня вопросом: «Говорят, Черномырдин-то на какой-то трубе сидит?» Мелькнуло в речи и неожиданное в этих местах словечко «крутой».

– А что такое «крутой»?

Агафья близко к существу дела объяснила значение слова.

Ракету, по плану запущенную с Байконура, на этот раз мы не увидели и не услышали. Как объяснили потом – прошла где-то севернее. Обсуждая прошлогодний «фейерверк», мы сидели у свечки. Агафья резала ножиком крышку для туеска, я ковырялся в блокноте – записывал здешние нужды: кошка, рыболовная сеть, рулон толя, кастрюльки, мука…

Вдруг резко залаял Тюбик и заблеяли козы. Медведь? Поленом постукивая о дно кастрюли, мы шмыгнули за патронами в избу, где жил Сергей. Я зарядил двустволку, и мы прислушались на пороге. Тревога стихла. В лунном свете молчаливо около сараюшки белел козел. Тюбик оказывал нам собачьи знаки внимания.

Решили спуститься к реке. Она шумела на камнях громко и чешуйчато серебрилась. Луна заглядывала в ущелье из-за косматого кедра, звезды после ненастья сияли по черному небу таинственным хороводом. Я кинул в темноту камень. В ответ с крутого берега за рекой что-то по осыпи зашуршало. Может, и правда медведь? Я выстрелил. И еще раз выстрелил. Ни единая жилка не дрогнула у тайги. Тишина. И в ней торопливый шум Ерината. Не хотелось уходить с берега, но было уже по-осеннему зябко, и мы, погромыхивая кастрюлей, поднялись к окошку, в котором виднелась свеча… А утром в урочный час прилетел вертолет.

Август 1997 г.

Жизнь под луной

Весна и в Саяны в этом году опоздала. На горах лежал снег. Еловый лес при сиянии солнца казался нарисованным тушью, а березовый был прозрачен и чист. Весенние воды не замутнили текущего в Абакан Ерината. Но огород на склоне горы уже был без снега. От рыжей земли шел пар. По картофельным бороздам бегала, возможно, только что прилетевшая трясогузка, и над желтыми пуховичками ивы порхали нарядные бабочки.

– Это ты тепло нам привез! – по обыкновению шумно приветствует Ерофей и алюминиевым гребешком приводит в порядок косматую бороду.

Ерофей потерял ногу. И я впервые вижу, как трудно ему на протезе идти по талой, вязкой земле.

– Да, бегал когда-то лосем по этим местам, – говорит он, угадав мои мысли. – Но ничего, ничего, как-нибудь…

Второй мужик из встречающей меня троицы, с ружьем, патронташем и туго повязанной на голове от майских клещей косынкой, круглолиц и очень похож на гольда Дерсу Узала. Это художник из Харькова Сергей Усик. Обстоятельствами жизни он, так же как Ерофей, прибился к таежному очагу. Особо я расскажу об обоих. Главновстречающая тут – Агафья. Не грустна. Посвежела лицом. Но, как всегда, с ходу жалуется на здоровье.

– Ноги болят – то одна, то другая. И немочь…

На Агафье, как водится, резиновые сапоги и новая без воротника одежонка из серой материи.

– Плед-то помнишь? – Агафья с гордостью показывает черную подкладку самодельного пальтеца. В прошлом году я привез ей подарок шведки, читающей нашу газету, – шерстяной плед. Агафье он очень понравился. Зиму она укрывалась этой теплой вязаной шалью, а к весне приспособила для подкладки.

– Ишо я стол новый сделала… – Повела показать свой столярный шедевр, прочно стоявший около печки на раскоряченных ножках.

– Агафья, ты все умеешь. А что ты делаешь с удовольствием и к чему душа не лежит?

Выясняется: любит собирать кедровые шишки, любит тесать топором, ножом что-нибудь резать. Ей одинаково хорошо удаются берестяные туески, ловушки для бурундуков и стоящие на двух столбах срубы-лабазы.

– Коз доить не люблю, – вдруг признается она, подумав.

Обходим с Агафьей двор. Все тут на месте. Белый козел, принюхиваясь, подозрительно смотрит на мир. Две козочки хрумкают ветки ивы. Кошка шмыгнула в лес из сеней. А собаки Ветка и Тюбик подобострастно валяются на земле, повизгивают, полагая: с приездом гостя перепадет им что-нибудь, кроме надоевшей картошки. У курятника Агафья заговорщически манит пальцем и достает откуда-то сверху припрятанное яичко размером меньше, чем голубиное.

– Петух несется…

Ошеломленный столь необычным явлением, разглядываю яйцо.

– Агафья, петухи не несутся…

– А мой несется! Уже шестое из-под него беру. Желтка нет, один белок…

– Петух ни при чем. Это куры вводят тебя в заблуждение. И причины – в скудной кормежке.

Тут я вспоминаю об особом подарке, который вез из Москвы. Мой друг журналист Леонид Плешаков после рассказа о здешних курах, ворующих друг из-под друга яйца, почти год собирал яичную скорлупу. Агафье не надо было объяснять ценность подарка. Размяв в ладонях ломкий продукт, сыплем курам. В две минуты белый от скорлупы утолок во дворе становится чистым. Агафья соглашается: курам надо давать и другую еду, кроме зерна, но что касается мелких яиц без желтков, остается уверенной: это несется петух. Она уходит в избу и возвращается с берестяной коробочкой. Положив в нее вату, туда же кладет яйцо.

– Покажи знающим людям. Это – петух…

На мешок с гостинцами из Москвы таежные мои друзья глядели, как дети глядят на торбу отца, прибывшего с ярмарки. Когда гостинцы пошли по рукам, Ерофей зашумел:

– А мы?! Сергей, бери-ка ружье, вон там, в углу огорода, держатся рябчики. Я отправляюсь картошку варить, а ты, Агафья, хлопочи о березовом соке!

Оцинкованное ведерко белело возле крайней березы у огорода. Сок лился уже через край. День был жаркий. Напиться хотелось прямо на месте, но я уже знал: стороннему человеку прикасаться к ведру нельзя – «опоганенную» посуду придется выкинуть.

«Таежный квас» Агафья разливала по кружкам на столе, сооруженном перед избушкой, где живет Ерофей. Сверху, с конца огорода, послышались выстрелы.

– Три патрона извел, значит хотя бы одного сбил, – сказал Ерофей.

Сергей вернулся действительно с одним рябчиком, и трое хозяев стали весело обсуждать, как лучше для гостя приготовить дичину. Ужинали уже в сумерках. С заходом солнца сразу почувствовалось: зима из гор еще не ушла. Пришлось потеплее одеться и почаще бросать поленья в костер. Но пел уже соловей. Перекликались за огородом дрозды. И монотонно пикала какая-то из ночных птиц.