Сельма Лагерлеф - Девочка из Морбакки: Записки ребенка. Дневник Сельмы Оттилии Ловисы Лагерлёф

Знать бы, как все это изменить! Если так будет продолжаться, тетя и дядя наверное вконец устанут от меня и отправят домой. А это уж вовсе стыд и срам — быть отправленной домой.

В одиночестве в гостиной с Акселем Оксеншерной

(Нынче я встала в семь часов, потому что необходимо записать столько примечательного и я боюсь не управиться до завтрака.)

Началось все вчера сразу после двух, когда я, стоя у среднего окна столовой, смотрела наружу. В Стокгольме я провела уже целую неделю, но все равно невольно удивилась, что все здесь переменилось и выглядит совсем не так, как пять лет назад. Тогда за окном виднелась большая пустошь. Ну, конечно, не настоящая пустошь, как в сельской местности, а, собственно говоря, старый сад, только вконец запущенный. Без штакетника и калиток, без цветов и клумб, просто старые, кривые деревья. Вдобавок ужасно замусоренный — тут и там большие кучи гравия, песку, известки, черепицы да длинные заборы из скверных досок.

Теперь же все совершенно иначе, правда-правда. На месте старого сада возникла большая продолговатая площадь, которая называется Сентральплан. На одной длинной ее стороне по-прежнему высится большой Чирстейновский дом, стоявший там и пять лет назад. Я хорошо его помню, потому что герцог Эстеръётландский, брат Карла XV, приезжал туда как раз в это время дня и все мы непременно сидели в дядином кабинете и смотрели на красивый королевский экипаж.

По другой длинной стороне, прямо напротив Чирстейновского дома, расположен недавно отстроенный Центральный вокзал — «превосходное изобретение», как сказала бы Элин Лаурелль, ведь раньше-то приходилось ехать к поезду аж в Сёдермальм. Но дело не только в том, что жить так близко от вокзала удобно, тут есть еще и другой плюс. К примеру, случись некоему студенту отлучиться воскресным днем в Стокгольм, есть реальная возможность мельком увидеть его, когда он выйдет из здания Центрального вокзала и зашагает по Сентральплан.

Я не то чтобы влюблена в этого студента, вовсе нет, но он был такой милый, и красивый, и учтивый, что я бы весьма утешилась, увидев его еще разок.

— Сельма! — позвала из гостиной тетя. — Почему ты стоишь там одна? Иди сюда, к нам!

Дело в том, что две тетины лучшие подруги, юстиции советница Мария Б. и мадемуазель Адель С., не так давно пришли с визитом и тетя пригласила их остаться на кофе. Я хорошо помню обеих с прошлого моего приезда, и г-жа Б., очень красивая и очень ко всем благожелательная, сказала, что тоже меня помнит. Мадемуазель С. — некрасивая и неблагожелательная, зато очень стильная, она даже не дала себе труда сказать, что помнит меня. Но мне все равно больше нравится мадемуазель С., ведь она всегда может сказать что-нибудь, над чем очень даже стоит поразмыслить. Слушать ее почти так же занятно, как Элин Лаурелль.

Пока пили кофе, я тоже сидела в гостиной и с большим удовольствием слушала, как дядя ведет шутливую перепалку с мадемуазель С. А потом вдруг вспомнила о том, что говорила нянька Майя, и тогда ушла от них и стала у среднего окна столовой.

Теперь, когда тетя позвала меня, я с радостью сразу же вернулась к ним.

— Ну, деточка, — сказала г-жа Б., — расскажи-ка, на кого же ты целый час смотрела там в окно!

Она рассмеялась и погрозила мне пальцем. Но я совершенно не привыкла к подобным расспросам, а потому ужасно смутилась и покраснела до корней волос.

— Ой, смотрите! Она краснеет! — воскликнула г-жа Б. и опять погрозила пальцем. — Ну-ка, ну-ка, признавайся!

Но я же не могла сказать ей, и мадемуазель С., и дяде с тетей, что высматривала в окно упсальского студента. Вот и ухватилась за первое попавшееся объяснение и сказала, что стояла там, ожидая, что к Чирстейновскому дому подкатит герцог Эстеръётландский.

— Но деточка! — вскричала г-жа Б. — Разве ты не знаешь, что никакого герцога Эстеръётландского больше нет? Ведь он в прошлом году стал королем.

Конечно, я знала. Прекрасно знала, что Карл XV скончался и на трон взошел его брат. Сказала глупость, оттого что донельзя смутилась. В общем не удивительно, что все четверо откинулись на спинки кресел и громко расхохотались.

— Никак не думала, что они там в Вермланде до такой степени отсталые, — заметила мадемуазель С.

— Она совершенно права, раньше король Оскар часто приезжал в Чирстейновский дом, — сказала тетя, утирая глаза. — Как известно, там происходили собрания Музыкальной академии, где он много лет председательствовал. Но, ставши королем, он больше не может заниматься такими вещами.

Я поняла, что тетя старалась помочь мне, но остальные продолжали хохотать. Тогда я ушла и опять стала у окна в столовой.

Ушла я от них не потому, что рассердилась. Сердиться я боюсь с того вечера, когда играла в преферанс с дядей Вакенфельдтом. Просто подумала, что лучше уйти, пока не наговорила еще глупостей.

Ну надо же, приехать сюда и рассуждать о герцоге Эстеръётландском, хотя я прекрасно знала, что он теперь король! Наверняка все кончится тем, что меня отправят домой. У тети и дяди нипочем не хватит со мной терпения. В один прекрасный день они просто отведут меня на Центральный вокзал, купят мне билет и посадят в поезд.

С такими вот мыслями я смотрела на площадь Сентральплан, представляя себе, как мы там шествуем: аудитор Афзелиус по одну сторону, г-жа Афзелиус — по другую, а посередине я.

Но кого это я вижу там внизу, на Сентральплан, как не упсальского студента, который был с нами в поезде, когда мы с Даниэлем ехали в Стокгольм! Стоит и смотрит на дом номер семь по Клара-Страндгата, будто знает, что именно там живу я.

Да, без сомнения, это он. Я узнала его большую шляпу с обвисшими полями, и темные глаза, и нос, и подбородок, и фигуру. Тихонько постучала по стеклу и кивнула ему, он поднял голову и тоже сразу меня узнал. Снял шляпу и поклонился, а потом (какое счастье, что юстиции советница не сидела в гостиной у окна!) послал мне воздушный поцелуй.

А я, когда он это сделал, ужасно обрадовалась. Описать не могу, какое счастье меня обуревало.

Подумать только, мне послали воздушный поцелуй, мне, такой глупой и скверной!

И я тотчас же стала доброй и милой. Все связанное с Марит Замарашкой исчезло, будто ветром смахнуло. Я не иначе как целую неделю тосковала по этому воздушному поцелую.

Вообще странная штука с этим воздушным поцелуем. Теперь я знала, все будет хорошо. И уроки музыки уже не наводили скуку. И тете с дядей в голову не придет отсылать меня домой. Ну разве не удивительно?

Я была так счастлива, что мне захотелось сделать что-нибудь хорошее, поэтому я тихонько прошмыгнула через переднюю, кухню и комнату прислуги в детскую. Там в одиночестве сидела старая Улла, дремала над газетой, и я спросила, нет ли у нее охоты поиграть в марьяж.