Ангарский маньяк. Двойная жизнь «хорошего человека» - Елизавета Михайловна Бута

они несли собой угрозу бунта, а этого боялись сильнее всего. На многие километры вокруг тут ни души. По большому счету ничто, кроме страха, не держало заключенных за колючей проволокой. Если кто-то подавал голос, то, значит, ему было не так уж страшно. Когда город только начинали строить, то сами заключенные сначала возводили по периметру забор, а потом принимались за строительство дома или завода на огороженной территории. Закончив с одним объектом, забор переносили на новый квадрат, и все повторялось. От свободы арестантов отделял только хлипкий забор и парализующий страх, ну и караульные с винтовками. Со временем желание раствориться, стереть все собственные черты начало доходить до абсурда: к примеру, однажды бунт в лагере удалось подавить с помощью одного фотоаппарата.

Замполит с фотоаппаратом выдвинулся вперед всех военных и, обороняясь от камней, через объектив всматривался в первые ряды бунтовщиков, стараясь сфотографировать лица зачинщиков и особо агрессивных заключенных. Толпа зашевелилась. Заключенные, стоящие в первых рядах, стали закрываться полами бушлатов, прятаться друг за друга. Смотрящий тоже пригнулся, загораживая лицо рукой…

Ф. Устюжанин

Павел Курдюков вместе с семьей поселился в доме на Сибирской улице и устроился на работу в трест «Сибмонтажавтоматика». В рабочие часы он проверял точность измерительных приборов, а в свободное время чинил и конструировал часы. Дети повзрослели и разъехались, а квартира стала потихоньку напоминать музей. Люди частенько специально ломали свои часы, чтобы заглянуть к Курдюкову и поглазеть на изобретения местного Кулибина.

В 1960-х Ангарск стал расширяться. Позади каменных двухэтажек с лепниной на фасадах и прогнившими перекрытиями внутри стали появляться одинаковые кубики хрущевок. В стране объявили о борьбе с архитектурными излишествами, поэтому о планах по строительству сибирского Ленинграда решили подзабыть.

Вечерами на Сибирской улице можно было услышать то бой курантов, то звон будильника. Люди случайные обычно грешили на призраков и даже вспоминали о декабристах, которые вроде бы как раз по этой самой дороге шли полтора века назад. Местные жители прекрасно знали: Курдюков работает над пополнением своей коллекции.

Так продолжалось до тех пор, пока кто-то не написал кляузу на старого часовщика, превратившего свою квартиру в музей. Времена на дворе были дружелюбные, поэтому в лагерь старика ссылать не стали, а, напротив, предложили обустроить все наилучшим образом: передать все экспонаты в музей и стать его смотрителем.

На том и порешили. Ульяна Курдюкова стала смотрительницей музея, а Павел — его заложником. Именно тогда, в 1969-м, когда часовщик окончательно перебрался в музей, чтобы иметь возможность работать с коллекцией, сюда зашел с мамой пятилетний мальчик, который с явным любопытством стал разглядывать выставленные здесь причудливые механизмы.

Павел Курдюков, уволившись из своего треста, все время теперь проводил в краеведческом музее, где располагалась его коллекция. Азарт коллекционера заставлял его выискивать ценные экземпляры, чинить трофейные редкости и изобретать самые странные конструкции. С тех пор как коллекция перешла в ведение города, его больше никто не сдерживал. Напротив. В городской управе вдруг вспомнили о том, что их гордость, здание почтамта, нуждается в часах, которые уже лет пятнадцать никак не могли установить. Естественно, изготовить макет и проконтролировать работу поручили Курдюкову. Спустя несколько лет на по-военному строгой и сдержанной башне появился черный металлический циферблат, за который здание вскоре стали называть Биг-Беном. Павел Васильевич из странного старика с увеличительной линзой в глазу превратился в местную знаменитость, а спустя еще пару лет сосед Курдюкова написал о нем книгу. Хочется верить, что автором выступил не тот самый сосед, строчивший на старика жалобы в городскую администрацию.

Поселок, который начали строить в 1940-х годах, спустя двадцать лет превратился в полноценный городок близ Иркутска и озера Байкал, со своей историей, памятниками, музеями и невероятной окружающей природой. Стоило выехать на окружную дорогу и съехать на любую из лесных троп, и ты оказывался возле прекрасной бурной реки, извивающейся и шипящей на вековечные деревья, растущие по ее склонам. К концу 1960-х годов в Ангарске жило около двухсот тысяч человек. Это был тихий промышленный городок. Тут, как нигде, остро ощущался дух каторги и ссылки, а главными кумирами, конечно, были декабристы.

— Говорят, декабристы вроде бы даже где-то рядом проходили, — упомянул однажды отец Миши, когда они всей семьей шли мимо памятника политкаторжанам в центре города. Мальчика заинтересовала массивная мрачная бетонная конструкция, и отец дал ему это короткое пояснение. Тоня негодующе посмотрела на мужа, и тот моментально замолк. Обычно, когда сын задавал какой-то вопрос, мать просто отмахивалась, и вскоре сын перестал их задавать. Так было проще. Не нужно рассказывать о памятнике политкаторжанам, чтобы потом не переживать, не сказала ли лишнего и подходит ли такая информация детям этого возраста. Возможно, именно из-за того, что мама предпочитала с сыном не откровенничать, а с отцом из-за его работы Миша даже виделся редко, этот ничего не значащий эпизод навсегда остался в его памяти. Это был тот самый день, когда в последний раз все было хорошо.

Дух каторжан присутствовал здесь повсюду. Город нефтехимиков, каким хотели видеть Ангарск, строили в том числе и силами Главного управления лагерей, и, освободившись, бывшие заключенные оседали в городе надолго. Сюда приезжали ученые, кто в романтическом порыве, а кто и в добровольно-принудительном порядке. Так или иначе, как и в любом другом маленьком сибирском городе, по вечерам здесь было очень тихо, а за спиной у каждого была такая история, о которой не принято обычно говорить. Если случалось что-то криминальное, то об этом говорили только вскользь и уже на следующий день забывали. А ну как окажется виновен кто-то из знакомых? Или, может, в этом замешаны кто-то из «законников»? О том, что есть некий темный и мрачный мир организованной преступности, Миша знал, кажется, с первого же дня жизни в Ангарске. По крайней мере впоследствии ему казалось, что он знал об этом всегда, но считал, что этот мир находится в какой-то параллельной вселенной.

Зимой в Сибири холодно, а в колонии нет других развлечений, кроме чтения книг. Образование и общая начитанность в Ангарске всегда ценились. В 1960–1980-х годах достать книгу было непросто, поэтому читали все подряд, книги ходили по рукам, люди обменивались мнениями. Миша рано научился читать и взахлеб поглощал все зарубежные романы, которые подворачивались под руку. Советские производственные саги издавались в огромном количестве, но их никто никогда не читал; Гюго, Дюма, Драйзер и Купер издавались тиражами поменьше, но всегда были нарасхват. Истории про одиноких мстителей, которых так и не поняло общество, занимали мальчика больше всех других.

Женщин в Ангарске по понятным причинам всегда было меньше, чем мужчин,