Корабли и люди - Иван Георгиевич Святов

веков на русском флоте матросы ели из бачка. Поэтому каждый старался вооружиться большой деревянной ложкой: во первых, не обжигаешься, во вторых, у неё большая «протральная» полоса и реальная вероятность улова гущи. С такого харча у нас, понятно, большой прыти не было, а физическая нагрузка была основательной.

Постепенно мы привыкали к нашей новой жизни, но чувство воинской дисциплины мы ещё не познали – всё держалось на энтузиазме молодости.

В апреле нам сделали противохолерную прививку. Многие из нас перенесли её тяжело: общее недомогание, температура. Следующим утром больные после побудки остались в постелях. Кто-то пустил слух, что после прививки полагаются три дня освобождения от работ и занятий.

И вот раздаётся команда построиться на строевое учение. Половина построилась, половина продолжала валяться в койках. Командир роты Высоцкий бросил необдуманную фразу: «Или все стройтесь, или все ложитесь!»

Конечно, все предпочли последнее. Пришедший командир батальона Почтовалов, из бывших фельдфебелей-служак, в грубой форме, при всех начал распекать Высоцкого, а затем потребовал от нас немедленного построения. Мы отказались.

Коллективное неисполнение приказания! Доложили начальству, а у начальства от страха глаза велики: слишком свежа была память о кронштадтском мятеже 1921 года. Высоцкого арестовали. Мы потребовали встречи с командиром экипажа и предъявили ему требование освободить командира роты. Начали митинговать. Одним словом, форменный бунт.

Казармы экипажа оцепили матросами минной и артиллерийской школ и все выходы в город закрыли. Два дня продолжались у нас митинги, и наконец без оружия нас построили во дворе. Вызвали из строя наиболее активных ораторов – тринадцать человек – и как зачинщиков бунта арестовали. Состоялся суд. Почти всех арестованных признали виновными, в том числе и Высоцкого, и довольно сурово наказали. Командира роты отстранили от должности.

Не знаю, правильно ли действовало высокое начальство… Формально всё соответствовало воинскому уставу и законам, а по существу такое решение глупого конфликта подливало масла в огонь. При умном и умелом подходе к совсем молодым матросам всё решилось бы без всяких отрицательных последствий, требования начальства были бы выполнены, и дело закончилось бы просто наложением дисциплинарных взысканий.

1 мая 1922 года на Якорной площади мы приняли присягу. На наших бескозырках заблистали ленточки с золотыми буквами «Балтийский флот». Мы стали полноправными матросами.

После принятия присяги нас расписали по разным школам для обучения специальностям, необходимым для службы на кораблях. К моему великому огорчению, я попал в школу судовых содержателей (хозяйственников) и писарей. Ну, какой моряк писарь или шкиперский содержатель!? Писарем можно быть и не на флоте, да и зачем учиться на писаря? Имей красивый почерк да знай, где ставить точки и запятые. Но приказ есть приказ, а после апрельских событий мы это твёрдо усвоили.

Так волею судьбы я очутился в Петрограде, в новоморских казармах, бывших гардемаринских классах, на Васильевском острове, на Большом проспекте в доме № 92.

Пребывание в школе судовых содержателей было ничем не примечательно, и воспоминаний оно не оставило. Исключением из этой скучной жизни оказалась стажировка на действующих кораблях флота.

Осенью 1922 года проводились первые флотские манёвры. На них проверяли результаты восстановления флота. В манёврах участвовало ограниченное число кораблей: линкор «Марат» – бывший «Петропавловск» и пять-шесть эскадренных миноносцев.

Мне довелось стажироваться на этом линкоре, который произвёл на меня ошеломляющее впечатление: громадина, водоизмещением 23.000 тонн, с мощностью машин в 42.000 л. с., со скоростью хода 22–23 уз (для непосвящённых – 40–42 км/ч), достигала 183 метров длины и 30 метров – ширины.

Да ещё и с восьмиметровой осадкой! В средней части Балтийского моря мы попали в шторм. Сила ветра доходила до девяти баллов, и, несмотря на свои размеры, линкор изрядно покачивался. Многие молодые матросы укачивались, ужасно страдали, потеряли аппетит и работоспособность. А на меня качка не оказала ни малейшего действия, чем я очень гордился и твёрдо уверовал, что из меня получится неплохой моряк.

Военно-морское подготовительное училище

По возвращении в школу я узнал, что организовано Военно-морское подготовительное училище для подготовки молодёжи, в большинстве своём не имеющей среднего образования, к поступлению в Военно-морские училища – командное и инженерное.

Открытое в 1922 году, училище размещалось в гвардейских флотских казармах в Петрограде, на Екатерингофском, ныне Римского-Корсакова, проспекте, в доме № 22. Набор курсантов производился из рабочей и крестьянской молодёжи в возрасте от семнадцати до двадцати одного года, а также из краснофлотцев, служивших на кораблях и пожелавших связать свою жизнь с морской службой.

В этом году были укомплектованы два курса – в зависимости от уровня образования курсантов. Я подал просьбу в должной форме о направлении меня в это училище. Просьбу мою удовлетворили, и я, кое-как сдав экзамены, был принят на второй курс. Так судьба меня «отвела» от унылой школы судовых содержателей и писарей.

Два года пребывания в ВМПУ составляют целую эпоху в моей жизни. Преподавательский состав оказался уникальным. Достаточно сказать, что литературу и русский язык преподавал профессор Петроградского университета Сиповский, тончайший знаток русской словесности, сам к тому же известный беллетрист, математику – профессор Рыбалтовский, космографию и астрономию – профессор Кондратьев. И остальные профессора были им под стать.

Начальником нашего курса, то есть строевым начальником и воспитателем, был Николай Александрович Луковников, из прапорщиков военного времени царской армии. Строг он был до беспредельности, но так же и справедлив. Никогда не употреблял он своей власти, не разобравшись в существе дела до последних мелочей.

Его решения и действия всегда принимались в интересах дела и подчинённых. С первых же дней нашей совместной службы мы дали ему почётное прозвище Батя. И оно сохранилось за ним на протяжении всей его службы в высших военно-морских учебных заведениях. Для характеристики Николая Александровича приведу один занятный эпизод.

Однажды Евгений Почиковский, рубаха-парень и заводила, будучи в наряде, ушёл в самовольную отлучку, заключив джентельменское соглашение с курсантом Умовским в том, что Умовский его подменит в наряде на время его отсутствия. Такие случаи у нас бывали и не считались зазорными, покрываясь круговой порукой.

Прошу учесть: ведь это был только 1923 год, и понятие о военной дисциплине только лишь устанавливалось. К тому же и беспечность молодости: всё возможно, всё могу! В самоволку он ушёл в Гатчину, где у него жили родители. На следующее утро, возвращаясь в училище, он припоздал и примерно в полвосьмого сел в трамвай № 6, шедший от Балтийского вокзала через Садовую улицу и Екатирингофский проспект, мимо Николы Морского к училищу. И – о, ужас! На первой остановке в трамвай входит Луковников!

Женя, не думая, по первой