Украсть невозможно: Как я ограбил самое надежное хранилище бриллиантов - Леонардо Нотарбартоло

знаний и навыков, в этом конкретном случае – хотя бы пары приемов самообороны и толики мускулов, справедливости не добиться.

Так я начинаю заниматься спортом: в Палермо-то даже плавать не научился, что странновато для сицилийца, но уж как есть. Теперь я понимаю: чтобы чего-то добиться, нужно развиваться во всех направлениях. Хожу в бассейн на тренировки по водному поло: бросаю вызов собственным недостаткам. Плечи понемногу обретают форму. Через несколько месяцев я чувствую, что стал сильнее. Но одного тела недостаточно, нужна еще голова. Мне надо тренировать мозг. Вот только как? Может, учиться? Но не в школе же.

Украсть истину

1965–1966 гг. (тринадцать-четырнадцать лет)

Я часто засыпаю на уроках, особенно в последнем классе начальной школы. Вечером, после смены, проведенной с отцом на автовозе, возвращаюсь домой совершенно без сил. Как только мне исполнилось тринадцать, он стал брать меня с собой, так что я уже целый год езжу с ним. Хочет обучить ремеслу: в мои школьные успехи никто не верит. И они правы. А сегодня, когда меня опять завалят на экзамене, все как один будут повторять: «Я же говорил».

На самом деле экзаменационная комиссия только и хочет, что вытурить меня из школы. Я рискую провалиться в четвертый раз подряд. Это не просто догадка – я почти уверен. И очередной пощечиной станут выпускные экзамены за пятый класс. Я в этом убежден, да и учитель, синьор Джансанти, тоже сказал мне как-то без обиняков: «Сам понимаешь, завалить тебя мне будет нетрудно…» Впрочем, часть меня готова бороться, только вот не знаю, можно ли по итогам экзамена перевести в следующий класс только эту часть. Голос синьора Джансанти и по сей день является мне в кошмарах, он орет: «Отвечай громче!», «Громче, не слышу!» Что бы я ни делал. Его послушать, так если я отвечаю правильно, это мне подсказали, а если ошибаюсь – сам виноват. Так что и пытаться не стоит.

Вся комиссия меня ни в грош не ставит, ничего от меня не ждет. Я для них вечно где-то там, на последней парте. Пожалели, в пятый класс перевели, думали, изменится что. «Опять выставишь меня на экзамене идиотом перед другими учителями» – да уж, синьор Джансанти мастерски умеет облить грязью, и плевать ему на всякую там педагогику. Фикус, говорит, и тот быстрее меня материал усваивает.

Вот и моя очередь, фамилию назвали. А я отвлекся и не отвечаю, на соседа смотрю: в начале года думал, может, подружимся, но так общего языка и не нашли. Наверное, единственный, с кем и вправду не заладилось. Мне неловко от того, как учителя пытаются натравить на меня одноклассников: мне ведь четырнадцать, а им по девять, я для них – словно муха в янтаре, забавный временной катаклизм.

Да что там одноклассники, вот сам синьор Джансанти… Мы с ним как-то сразу не поладили, с первого дня. Он у нас новенький – пришел, когда я уже в четвертом классе учился. Я как-то ненароком, еще не зная, кто это, столкнулся с ним у входа в школу. Джансанти задел меня плечом и бурчит: «Пропусти, я опаздываю». И дальше бежит, только как-то заторможенно, будто невидимым ремнем безопасности поперек груди перехвачен и тот мешает ему выстукивать «носок-пятка-носок». В итоге он меня обгоняет, входит в класс, а следом, долей секунды позже, вхожу я.

Он оборачивается, глядит на меня недобрым глазом и заявляет: «Опаздываем, синьор…» Синьором назвал, унизить хочет, но прикидывается, будто уважительно; я так и стою между дверью и доской, а он все пялится.

И вот что мне прикажете делать?

Я не то чтобы не желаю отвечать, просто стараюсь избежать конфликта. Иду к своей парте и думаю: новый учитель ведь и сам опоздал, мог бы особо не стервенеть, а молча закрыть на это глаза, правда? Но он упорствует и требует, чтобы я назвал свою фамилию. Тут уж я реагирую как умею – бунтую: «Но вы ведь тоже опоздали, профессор…» Использую ту же ниндзя-технику – опускаю фамилию и нарочито повышаю его до профессора.

Меня самого этот ответ удивляет, да-да, еще как удивляет – и откуда только дерзости набрался? Добавляю взгляд – прямой и непримиримый. Обычно я учителям не перечу, мне как-то все равно, я никого не собираюсь задирать, особенно профессора как-его-там. Он же меня одной левой уложит. Это для одноклассников я легенда, наполовину водила, наполовину третьегодник. Вечно молчу, ни с кем не заговариваю, по крайней мере в классе, проблем не создаю. Ладно, это мало что меняет. Но учитель упрям, он никак не может проиграть спор малолетке, еще и в первый день, на глазах у всего класса. «Подождите-ка снаружи, синьор…» – снова эта подколка насчет «синьора».

Только я тебе все равно свою фамилию не назову.

«Его Но-Но-Нотарбартоло звать», – встревает второй ученик в классе, мечтающий подлизнуть кому-нибудь, чтобы стать первым. Но раз уж ты второй, тому наверняка есть причина. Может, виновато заикание, а может, он просто в подметки не годится нашей первой отличнице, Терезе Сантильо: вот уж кто кремень и никогда не опускается до лести учителям. «Да ладно вам, профессор…» – отвечаю я. На чем героическое противостояние неназванных фамилий и завершается. Я сижу за дверью рядом с уборщиком Сандроне по прозвищу Беда. Даже не знаю, за что его так прозвали: вероятно, за то, что наказание всегда отбываешь с ним, а не с директором. Настоящий магнит для изгоев. В конечном итоге это даже приятно: Беда отдает мне свою мини-пиццу и советует не увлекаться наказаниями, не то кончу, как он сам – буду мыть полы и угощать провинившихся пиццей.

«Вот была бы жизнь», – отвечаю я. Он смеется. Я ем пиццу, состоящую в основном из застывшего масла, лужи студня и холодного мясного соуса, заключенных в горбушку с подгоревшими краями. Никому невдомек, где он их берет: кто вообще станет такое покупать? Думаю, стоит провести расследование, чисто из любопытства.

«Сандро, а где ты берешь эту пиццу?»

Он вроде собирается ответить, но ощущение, будто я коснулся пыльцы на крыльях бабочки.

«Ладно, не хочу знать», – говорю я. По мне, так хоть из зачарованного леса, и стряпает ее фея Динь-Динь, Капитан Крюк или говорящий бобер: мне до фонаря. Вполне сойдет. У меня сейчас другие проблемы.

Это просто чтобы вы понимали, в чем у нас разногласия с комиссией, возглавляемой Джансанти. Но вернемся к экзамену.

Сосед по парте пихает меня локтем в бок:

– Эй, Лео, тебя зовут.

– А? Да, здесь я.

– Да неужели, Нотарбартоло?

– Да-да, я здесь, синьор учитель.

– Я три раза твою фамилию повторил, и ты ведь знаешь, что я не люблю повторять.

– Знаю, знаю.

– Что ж, пусть соискатель подойдет и займет свое место.

Не понимаю, почему на экзаменах непременно надо выражаться именно так: «Соискатель», «Пожалуйста, займите место напротив», «Мы собрались здесь сегодня, чтобы принять к рассмотрению результат вашего обучения». Не в меру формальная и многословная манера.

Атмосфера напряженная, одноклассники в ужасе, кроме Терезы, которой, как и мне, наплевать, разве что учится она не в пример лучше. Все это горячечное стремление оценить человека всего за пару минут – редкостная глупость. Можно подумать, уровень знаний можно измерить парой случайных вопросов. Это что, градусник, засунутый прямо в душу? «Молодой человек подготовился на 39,5, диагностируем академическую лихорадку».

Я абсолютно спокоен. Уверен в себе. Прекрасно понимаю: хотят срезать. Учитель, уставившись прямо на меня, начинает бубнить. Я, как и два года назад, в нашу первую встречу, не опускаю глаз. Но эмоциям не поддаюсь. Полнейшая бесстрастность. После вступительной части, которую я, слишком сосредоточившись на взгляде, пропускаю мимо ушей, раздается вопрос:

– Нотарбартоло, не мог бы ты рассказать нам что-нибудь на свободную тему из того, что готовил к экзамену?

Учитель-преподаватель-профессор задает мне вопрос на свободную тему, желая протянуть руку помощи, чтобы я не ударил в грязь лицом перед комиссией, в которую входят еще два учителя, думаю я. Но зачем? Зачем помогать мне за тридцать секунд до финиша? Что мешало ему сделать это два года назад?

Я отвечаю, что никаких тем не готовил. Не хочу, чтобы он