Повесть о военном детстве - Георгий Рудольфович Граубин

Таскали-таскали его по кустам, весь ободрали, да и трещотку сломали!

– И ничего он не ободранный, а совсем еще новый, – вступился я за Вовкин подарок.

– Так уж и новый. А этот прямо новехонький! – не отставал Кунюша. – Хочешь, за два с полтиной отдам?

– Ладно, кажи.

Кунюша нырнул в темноту и оттуда позвал меня.

Я подошел. Кунюша неторопливо развязал мешок, вытащил станок, ствол, щиток, соединил все вместе и торжествующе произнес:

– Во, смотри!

– А трещотки, что ли, совсем у него нет?

– Забыл взять, – почесал Кунюша в затылке. – Но я завтра же, прямо с утра и принесу.

Я посмотрел на пулемет и опешил. По его щитку наискосок шла глубокая трещина.

– Где взял? – подступил я к нему.

– Мой, сам сделал. Гад буду!

– Врешь, ты его утащил из сарая. Вон и трещина, и шуруп тот самый, и иголка заместо мушки.

– Иголка, иголка! – вдруг рассердился Кунюша. – Все они с шурупами и с иголками. Да теперь и просить будешь, не продам. Делал-делал, а он… – Кунюша обиженно шмыгнул носом и, затолкав пулемет в мешок, зашагал в темноту.

Тайное оружие

Наутро я рассказал Вовке о вчерашнем событии. Насупясь, Костыль собрал свое разношерстное войско и построил его в кустах, напротив конторы санатория.

Мне он велел встать рядом с собой.

В ломаном строю перед нами стояло восемь пацанов. Всех их я видел в первый раз, кроме Захлебыша. Кунюши среди них не было, он бежал от справедливого гнева. Хотя пулемет утром и оказался на месте, щиток у него был сломан пополам. Уже одно это свидетельствовало о преступных замыслах Кунюши, которые мне удалось сорвать.

Костыль мрачно посопел, а потом велел всем разойтись, разыскать предателя и сказать ему, чтобы он больше не попадался на глаза. А Генке Монахову передать, что сражение состоится завтра, как и условились.

К обеду Костыль сделал новый щиток, сунулся в сарай, но от пулемета и след простыл. Костыль поморгал глазами и свирепо сказал:

– Ну, подожди, Кун Иваныч, я тебе устрою трам-тарарам. Кому-то все-таки запродал мой пулемет. Может, даже Генке Монахову. Ворюга, короед проклятый!

Без пулемета нечего было и думать о предстоящем сражении. С одними деревянными винтовками и наганами не устоять перед хорошо вооруженным противником.

Костыль еще долго чертыхался и на чем свет стоит костерил Кунюшу, а потом мрачно сплюнул и заявил:

– Новый пулемет мы сделать не успеем, а завтра бой. Надо перенести игру, вот что. А сейчас пойдем к Славке Лапину, он хоть и ненормальный, но может такое придумать, что закачаешься.

– Как ненормальный? – удивился я. – Сумасшедший, что ли?

– Да не то, чтобы совсем ненормальный, но как приехал сюда, так и уткнулся в свой огород. Книжонки почитывает да цветочки выращивает. – И Вовка сплюнул.

– Разве читают книжки и выращивают цветы только ненормальные? – попробовал я возразить. – И ты можешь выращивать цветы, сколько тебе вздумается.

– Не мальчишечье это дело, – презрительно отрезал Костыль. – Георгинчики, лютики… В отряд ему надо идти, а он цветочки выращивает. Видел картину «Если завтра война»? Нет? То-то же!

По дороге мы встретили мальчишку в железнодорожном кителе. В поселке его все называли Мишкой-Который час. На его лбу блестели капельки пота. Отогнув рукав кителя, Мишка-Который час посмотрел на часы и задумчиво сообщил:

– Пятнадцать часов сорок минут. Вчера в это время я ходил на охоту, большущего волка подстрелил!

– Ну уж, – недоверчиво сплюнул Вовка-Костыль. – У тебя и ружья-то нет.

– Я петарды на траве ставил, – не моргнув глазом, отозвался Мишка-Который час. – Ка-ак бухнут – и волк в клочья. Только шерсть полетела.

– Ботало, – беззлобно пробурчал Вовка. – Все Артамоновы такие. Приходи лучше завтра в войну играть, то ли дело.

– Не, я теперь на линии дежурю. Мне нарком серебряный рожок из Москвы выслал, а потом еще серебряный ключ пришлет, – мечтательно сказал Артамонов.

– А то, Мишка, может, пришел бы завтра? – с надеждой в голосе крикнул вслед Вовка, – принес бы штуки четыре петарды, а?

Но, не дождавшись ответа, вздохнул:

– И совсем не идет ему форма, плечи как у цыпленка. То ли дело у меня плечи – во! – и выпятил грудь, прикрытую полосатой тельняшкой.

Славкин дом стоял на горе, возле самого леса. Был он низенький, подслеповатый, с прохудившейся крышей.

– Он с матерью из Киева на каникулы нарисовался, – шепнул у калитки Вовка-Костыль. – Отец его командир, в армии служит. Вот-вот тоже в отпуск приедет. Только о том, что Славка ненормальный, ты – ни гу-гу. Это я просто так брякнул.

В это время из калитки вышла невысокая румяная женщина в белом платье с красивыми бусами на шее. В ее ушах переливались сережки, а на пальце поблескивало золотое кольцо. Она широко улыбнулась и спросила:

– К Славе?

Вовка одернул тельняшку и неуклюже переступил грязными босыми ногами.

– Ну заходите, чего вы такие несмелые.

Вовка торопливо пошарил по калитке и, не обнаружив знакомого кольца, чертыхнулся. И только тут заметил какой-то странный рычажок и табличку «Поверни направо».

Костыль повернул рычажок, за калиткой что-то щелкнуло, и она распахнулась сама собой. При этом на крыльце послышался какой-то звон.

– Изобретатель, – понизил свой голос Вовка. – Я же тебе не врал!

Во дворе на завалинке сидели дед Лапин и наш сосед Кузнецов. Лапин был в красной, в горошек, рубашке и старых подшитых валенках. Кузнецов сидел босиком. Они оба неистово дымили самокрутками. Когда мы вошли, старики как по команде повернули головы и уставились на нас. По двору сонно бродили куры, в конуре мирно спала собака, лениво отгоняя хвостом надоевших мух.

– Шлава, Шлава, – прошепелявил дед Лапин, – к тебе, хрусталик, пришли!

– Штоба им не ходить: без твоего Славы никто теперь обойтись не могет, – задумчиво подхватил дед Кузнецов. – К моей унучке тоже, бывало, ходили.

Дед Лапин невозмутимо показал прокуренным пальцем на воротца:

– Он там, за штайкой.

Мы прошли мимо воткнутого в землю шеста с расходящимися от его основания лучами.

– Солнечные часы, – шепотом пояснил Вовка и осторожно толкнул воротца.

Славка сидел на корточках к нам спиной и ковырялся в земле.

Услышав скрип, он обернулся, смущенно захлопал белесыми ресницами и что-то торопливо сунул под лист фанеры. От него сильно пахло омулем. Это был тот самый мальчишка, которого я окрестил очкариком.

Очкарик вопросительно посмотрел на нас и проворно спрятал за спину руки.

– Все выращиваешь, да? – неуклюже переступил с ноги на ногу Вовка-Костыль. – Это у тебя что – гладиолусы, да?

– Нет, это флоксы, – не очень приветливо ответил Славка. – А это золотой шар, его еще называют рудбекией.

– А это примулы? – неуверенно показал я на соседнюю грядку. В деревне мать всегда сажала цветы и заботливо ухаживала за ними.

– Да, это действительно примулы. Они уже отцвели, но осенью зацветут снова.

Цветы в огороде занимали четыре грядки, некоторые кусты были закрыты фанерными ящиками.

– А это для чего? – потрогал я странный ящик. – Ведь до заморозков еще далеко.

– Да так, чтобы крупнее выросли, – неопределенно процедил Славка. Он, видимо, все еще боялся подвоха, но было видно, что его недоверие медленно тает.

– Ну, уж так и крупнее. Для крупности их надо поливать компостом.

– Удобрять фосфором. Кстати, ты не знаешь, почему в тропиках цветы большие и пышные?

Я этого не знал и удивленно пожал плечами. Костыль скучающе сплюнул и с безразличным видом сел на листы фанеры.

– А потому, – покосившись на него, объяснил Славка, – что там день равен ночи. Днем растение отдает кислород, а ночью поглощает углекислый газ. В тропиках оно сколько поглощает, столько и отдает. А здесь ночь короткая, с гулькин нос. Углекислого газа растение потребляет мало, а кислорода отдаст много. Вот и тощает поэтому.

– Это вы в школе, наверное, проходили? – позавидовал я ему.

– Да нет, в книжках вычитал. Вот и решил укоротить им день. Может, что-нибудь получится, а?

– А не задохнутся они под сундуками? – засомневался я.

– Для этого в ящиках просверлены дырки. А чтобы в них не попадал свет, вставлены изогнутые трубки. Теперь ящики побелить надо, а то сильно нагреваются. – И Славка впервые по-доброму улыбнулся.

– Так значит это ты покупал омуля, – напомнил я. – Такой рыбы в Киеве не бывает?

– Да ну, – снова засмущался Славка, – это я не для себя, для удобрения. В Японии огороды удобряют рыбой.