Михаил Новиков - Из пережитого

— На пьянство находите, а на оброк нет, — сурово сказал прокурор.

Я опять стал говорить, что вот в нашей семье и не пьянствуют, а без постороннего заработка все равно не сведешь концы с концами и хорошо жить не станешь.

— Довольно, — сказал генерал — а то он убедит нас, чтобы мы землю отдали крестьянам без выкупа, он опасный человек.

Лопухин из этого понял, что надо со мной кончать, что ничего опасного во мне нет, а главное, что за мной нет никакой шайки подпольных врагов государству. Он заторопился, собираясь уходить, но полковник остановил его, сказавши, что допрос на этом кончать еще рано.

— А вот это что такое, чье это письмо? — спросил он меня, показывая мне письмо доктора Архангельского, писанное им из Переяславля, куда он ушел на службу из нашей больницы в 1899 г. Вот он здесь пишет: «Скоро ли вы поймете, что работая на земле и разрешая этим материальную проблему жизни только для семьи, вы не делаете того огромного дела в борьбе за правду, к которому мы все призваны? Вы стоите на полпути и не замедлите пойти за нами, когда оглянетесь кругом себя…»

— Что это за борьба, в которой вы обязаны участвовать? — спросил меня полковник, глядя на меня в упор.

В ответе я написал, что это борьба не политическая, а религиозная борьба за духовную свободу и самосовершенствование, внутренняя борьба в искании Царства Божия и правды Его. Это такая борьба, которая возвышает человека над всеми его животными побуждениями и делает его человеком — сыном Божиим. «Вы прочтите это письмо все, — сказал я, — от начала до конца, тогда всем будет понятно, о какой здесь борьбе идет речь».

— Довольно, полковник, — опять сказал генерал, — а то он еще убедит нас поклонниками Толстого стать! Ишь, как ловко он излагает его теорию о проблемах совершенствования!

— Да, да, — сказал прокурор смеясь, — с ним опасно разговаривать, он любого простака в свою веру подгонит, хотя еще и юнец.

Всем стало весело. Начальство поняло, что им было нужно, и перестало глядеть в зеркала и на мою шубу.

Быстро закончив вопросы формального характера, прокурор сказал:

— Вот вы там и наставляйте в этой борьбе и правде соседних помещиков, чтобы они не пьянствовали и разную крамолу не проповедовали.

Лопухин хотел уходить, но генерал остановил его.

— С допросом кончено, — сказал он мне мягко, — теперь будем говорить с тобой в частной беседе, без записи. Скажи нам по правде, что у вас там мужики думают: не собираются бунтовать против правительства?

— Что вы, ваше превосходительство, — быстро возразил Лопухин, — наш народ и благодушный, и по себе мирный, и если бы среди него не сеяли смуты недоучки студенты и разные прохвосты и проходимцы, правительству и заботы бы не было…

— Об этом мы и будем с ним разговаривать, — перебил генерал, — вот пускай он сам нам на это что-нибудь скажет.

Я сказал, что мужики бедствуют от малоземелья, бедствуют от винных лавок, которые надо бы закрыть, и, главное, от выкупных платежей.

— Бе-едствуют! — передразнил меня генерал. — Мы, дружок, бедствуем, государство больше всех бедствует и каждый год принуждено прибегать к займам. Что ты на этот счет изречешь?

Я сказал, что хорошие мужики сокращают свои расходы, когда видят, что хозяйство их не оправдывает. Можно и в государстве сократить, чтобы не влезать в новые долги.

— Что можно, дружок, то давно уже сделано, а что не сделано, того, значит, и сделать нельзя, — возразил он. — В деревне-то вы все за одно: «сократить можно!» — опять передразнил он, — а как попал из деревни на фабрику, так забастовки устраивать, прибавки просить. Кого нам слушать-то?

— Вот социалисты и мечтают о таком государстве, где бы все противоречия сглаживались, — засмеялся Лопухин, — в деревне-то он сидит и ничего не знает, а в город придет, его и просветят наизнанку…

Я сказал, что о социализме кое-что знаю, даже «Труд и капитал» Маркса читать брался…

— А, а, — вот оно что! — не удержался генерал. — Да ты, дружок, не такой уж дурак, как кажешься по своей одеже.

— Позвольте мне, ваше превосходительство, — с жаром сказал прокурор, подсаживаясь ко мне вплотную. Ты нам вот и скажи от мужицкой совести: пойдут мужики за социалистами? — спросил он меня по-дружески.

Я сказал, что еще в этом не разобрался, так как «Труд и капитал» прочитать не мог, больно суховат он, души в нем нет и одною арифметикой начинен. Однако, говорю, как будто ничего, если бы все можно было так устроить, и в деревне мужики лучше бы жили. Только невозможно этак. В людях греха много, зла, а Маркс с этим не посчитался, утопию сочинил…

— Вот вам настоящий крестьянский ответ, ни да, ни нет, — торжествующе сказал Лопухин. — Жаль только что и в деревне разного сброда много, а на таких наше государство крепко бы было…

— Я тебе по чистой совести говорю, дружок, — перебил его генерал, — в сани этой сволочи никогда не садись, хорошим мужикам не по пути с ними. Мужики работать любят, свою землю любят, а они соловья баснями кормят и грабеж проповедуют. Если бы они любили труд, они бы любили и свое трудовое добро, а как они шаромыжники, то им и не жалко чужой собственности. Выходи все желающие и бери готовое, чего же еще лучше!!! Вы трудитесь, землю приобретаете, а они вас враз обчекрыжат!

Я осмелился возразить «его превосходительству», что это не совсем так в социализме. Может, говорю, и верно, что в драке волос не жалеют, что в переходные моменты от одного к другому и бывают всякие безобразия, но что вообще-то в самой сущности социализма никакого грабежа не полагается…

— Вообще-то, — передразнил он меня, — мы не знаем, что может быть, а вот в этой драке-то они вас съедят живыми; они разорят вас; они ваш хлеб на корню скупят; они вас налогами задушат, они вас голодом поморят…

— Ваше превосходительство слишком мрачно смотрит на социалистическую сказочку, почему вы так думаете, что все это так может быть у них на деле? — спросил генерала Лопухин, снова присаживаясь на стул.

— Почему? Они спрашивают почему? — генерал замялся и даже покраснел. — Тогда позвольте вам сказать: потому что тогда всякая сволочь во власть полезет, вся улица вот сюда придет и на них обрушится! Так вы это и зарубите у себя на носу, — сказал он мне, передохнувши и тоже собираясь уходить.

— А мы с вами где будем, ваше превосходительство? — сказал один полковник (из двух присутствующих), вставая ему навстречу и давая какие-то бумаги.

— Нам с вами они пшик сделают и съедят после первой выпивки, — сказал генерал смеясь, — на нас они не задержатся и улице на посмешище отдадут. А вот с ними им посчитаться придется, — указал он на меня, — за ними сила — их всех не перекушаешь.