«Там, среди шумного моря, вьется Андреевский стяг…» Хрестоматия военного моряка - Коллектив авторов

и внимания нашего благодетеля генерал-адмирала. К нам послан известный оператор[179]Пирогов, и вообще заботливость о нас правительства заставляет нас не щадить себя».

4 февраля 1855 года.

«Располагая говеть на первой неделе[180], а 13-го февраля опять идти на бастион, перед отправлением отслужу молебен и, поручив себя и детей своих заступничеству Божией Матери, смело буду находиться на бастионе; ежели ждать выздоровления, то пройдет слишком много времени; я же хочу весь принадлежать моему Отечеству и по возможности быть ему полезным. Я могу служить на бастионе и с подвязанной рукой».

Мы часто имеем счастье видеть великих князей[181], они почти ежедневно бывают в городе, посещают перевязочные пункты и в каждое свое посещение привязывают к себе все более и более не только войска и жителей нашего города, но даже и пленных, с которыми милостиво разговаривают».

17 марта 1855 года.

«Извини, любезный брат, что я замедлил ответом! О себе скажу, что я теперь командую правым флангом нашего бастиона, где и живу постоянно, сплю, не раздеваясь, имею в ведении своем 9 обер-офицеров, 352 рядовых и 36 орудий. Общество офицеров прекрасное – люди образованные, и мы все, включая генералов и рядовых, готовы принести себя в жертву России и Церкви православной, и за то Бог нас не оставляет, и все ухищрения наших врагов поэтому недействительны. О матросах же наших и говорить нечего: именно люди удивительные, так же веселы, как и в мирное время в своих казармах, несмотря на то, что уже 6 месяцев находятся под непрестанными неприятельскими выстрелами, и теперь сам представь, как я счастлив, что командую такими людьми; время это я считаю лучшим в своей жизни и только прошу Бога, чтоб я был достойным начальником этих храбрых. 1 марта наш 4 бастион был приведен к присяге новому Государю[182]. Это происходило на горже бастиона.

P.S. С 10 на 11 марта дети мои всю ночь просидели в подвале».

10 апреля 1855 года.

«Праздник Светлого Христова Воскресения я проводил на бастионе и вовсе не видал своих детей, которые спасались в подвале, что меня крайне тревожило, и ко всему этому присоединилась душевная скорбь моя о потере доброй моей Доминьки…

Мы все, находящиеся на 4 бастионе, буквально не спим целые ночи, ежели днем и позволяем себе заснуть, то одевшись, в сапогах и не более чем часа на три, потому что неприятель от нас в нескольких саженях. Мы сторожим Севастополь, как цепная собака своего хозяина, и несмотря на вторичную усиленную бомбардировку, продолжающуюся сегодня уже четырнадцатый день, мы отстаиваем город как русские, знающие свой долг Царю и Отечеству. Правда, что в эту бомбардировку многие из наших моряков пали, но смерть за Отечество есть награда для каждого христианина.

Люди наши нисколько не унывают, о матросах же и говорить нечего, это люди железные, которым удивляются и свои и враги; поэтому в Севастополе все совершенно спокойны и нам остается только ожидать приказания уничтожить неприятеля, которому уж пощады не будет.

Завтра будет шесть месяцев, с тех пор как я ранен. Левой рукой кое-как владею, правая же все в прежнем состоянии, и кажется нет надежды, чтоб она когда-нибудь действовала. Вдобавок ко всему этому 3-го апреля я еще контужен в голову, но остался на бастионе, хотя и ныне чувствую сильную головную боль и вижу неясно, что заставило меня надеть очки; но я исполню свой долг до тех пор, пока не понесут на носилках. Вот, брат, чувства всех, обороняющих город.

На днях Царь обрадовал нас производством Павла Степановича Нахимова в полные адмиралы. Весь Черноморский флот любит его, как дети любят своего отца. Он постоянно объезжает всю оборонительную линию и надо видеть восторг при встрече его; каждое его пребывание воспламеняет всех нас, и мы все молим Бога сохранить его.

Обе мои малютки отправлены уже в Николаев. Я с дозволения адмирала провожал их на Северную, и вместе помолившись на могиле Доминьки, посадил их в дилижанс и благословил их. Сам же я немедленно возвратился на бастион, где я нахожусь безотлучно и под выстрелами неприятельскими диктую это письмо».

Наконец вот извлечение из письма от 21-го апреля 1855 года, последнего, писанного Николаем Никитичем.

«Еще благодарю тебя, любезный брат, за попечение твое о моем здоровье… Постоянно бываю окружен тысячью смертей, и только по молитвам твоим и милых моих малюток еще жив.

В адмиралах Корнилове и Истомине[183] мы, моряки, много потеряли; одна только надежда на Павла Степановича, он только нас радует; да еще поддерживает внимание к нам Государя Императора и обожаемого генерал-адмирала.

Письмо это диктую буквально под дождем неприятельских снарядов, а потому не взыщи за краткость. Прошу тебя поцеловать за меня детей моих, и я молю Бога, чтоб милые малютки росли на утешение мне.

Я и поныне чувствую сильную головную боль.

P.S. Сию минуту земля дрогнула, против нашего бастиона неприятель сделал два взрыва, но благодаря Бога, потерь с нашей стороны нет. Третьего дня лейтенанту Скаловскому, служившему на нашем бастионе, ядром оторвало голову».

В тот день, когда капитан 2-го ранга Липкин получил смертельную рану, 4-й бастион не представлял уже ни малейшего сходства с тем, что он был при начале осады. Все казармы, бараки и другие здания, прежде тут бывшие, уже сравнялись с землей. Все многочисленные деревья, составлявшие бульвар, или были вырублены на засеки или сокрушены бомбами до такой степени, что даже вырваны все корни, и ходить нельзя было иначе, кроме как ходя по ямам, которые равно как и траншеи, часто были наполнены водой и грязью. Землянки были единственные убежища, чтобы обсушиться и отдохнуть, если вы были так счастливы, что крысы и разные насекомые вам это позволяли. В этих-то норах при вечном огне и вне и внутри их, сосредоточивалось все наше житье-бытье; иногда даже, тоски ради, составлялись в них правила преферанса. Эти подземные жилища, – начиная со щегольской норы лейтенанта Константина Андреевича Лазарева, этого, так называемого тогда, «заколдованного» храбреца, который остался жив, несмотря на то что почти ежедневно был осыпаем пулями и всем прочим, – до скромной норки штабс-капитана Мещерякова, убитого во время молитвы, разнообразились в мелочах до бесконечности, судя по средствам и характеру их строителей, но общий и самый главный характер их был один и тот же: углубиться как можно более в землю и насыпать сверху как можно более земли; так что весь 4-й бастион вместе с пороховыми погребами и блиндажами для