Опыты для будущего: дневниковые записи, статьи, письма и воспоминания - Александр Михайлович Родченко

от чего беспокоиться – вся Москва была в наших рекламах. Все киоски Моссельпрома, все вывески, все плакаты, все газеты и журналы были наполнены ими. Мы полностью завоевали Москву и полностью сдвинули, или, вернее, переменили старый, царски-буржуазно-западный стиль рекламы на новый, советский.

Над Маяковским издевались разные Жаровы, Сельвинские: «„Нигде кроме, как в Моссельпроме“ – новый дядя Михей!»

Они добились того, что нам работу стали давать неохотно, да и у нас было испорчено рабочее настроение.

Реклама постепенно опять переходила в старое русло.

Опять появились женские головки, цветочки и, с другой стороны, при помощи АХРРа, на текстиле рисовали целые колхозы и демонстрации, доведя всё до абсурда.

«Самому талантливому нашему врагу Маяковскому на память о нашей Ахровской победе».

3.5.26.

Евг. Кацман

Надпись на книге «Искусство СССР» – АХРР.

Победа этих «врагов» потерпела крах, их «талантливые» полководцы – Авербахи, Киселисы и проч. потерпели не только поражение, но полностью выкинуты из жизни.

Но жизнь Маяковского они сократили, и мы не знаем точно – насколько. Может быть, они были и целиком виноваты в его смерти.

Во всяком случае, я и сам в период травли, проработки и их «побед», в невероятной тоске думал: «Как же так, я всей душой за советскую власть, я всеми силами работаю с верой и любовью к ней, и вдруг мы неправы». Иногда приходили мысли также о самоубийстве.

Как же работать? Так, как Кацман – эта безличная, бездарная, подхалимская, лакировочная, бездушная халтура…

Как же так, если другой писал наддиванные пейзажи для буржуазии и при ней чувствовал себя прекрасно, если он писал портреты Керенского, и он же теперь первый в Союзе художник… Нет, это непонятно…

1926 год

Володя очень часто ездил за границу. По карте поездок, которую сейчас делает Варвара, выяснилось, что в год он ездил на круг 4 раза. Но тогда это было так мало заметно, что его нет в СССР или в Москве. Вернее, совсем не было заметно. Не было никаких сборов, прощаний, встреч, также и в газетах он продолжал печататься, присылал стихи, а приезжая, сразу же выступал с докладами и новыми стихами.

Он привозил целые чемоданы журналов, каталогов, книг. Всё это отдавал Осе и в его комнате был целый склад. Мы толпились в этой комнате, смотрели, спорили и намечали планы. Комната Оси – это особенная комната и ее нужно при музее восстановить.

Когда приезжал Володя, Ося был страшно оживлен, он показывал нам привезенное, объяснял, переводил и т. д. Володя же продолжал быть таким же, как всегда. Он ничего не рассказывал, не показывал, не говорил. Как будто он никуда не ездил и только вчера тут сидел.

Но зато —

на выступлениях и в стихах другое дело.

Он как будто своим друзьям всё рассказывал, острил и издевался. Мне казалось, что дома потому-то он и не рассказывал, чтобы не повторяться и не терять настроения.

Мы уже привыкли, что всё расскажет и объяснит Ося.

После просмотра Оси и использования в печати всяких новинок журналы и книги отдавались по специальностям: мне – искусство и фото, Жемчужному – театр и кино, Лавинскому – скульптура и архитектура, и другим – кому что нужно.

Привез и подарил мне Володя монографии – Гросса, Ларионова, Гончарова, Делоне, «негров», Руссо, Пикабия, Пьера Лоти, Б. Григорьева, Пикассо.

Таким образом и печать, и нас он, единственный, информировал о культуре и искусстве Запада, и поэтому, мне кажется, эту линию Маяковского необходимо продолжать и в библиотеке имени Маяковского, не прерывая, заполнять пробелы и выписывать журналы и сборники по живописи, архитектуре, скульптуре, театру, кино, цирку и т. д.

Он этим интересовался, любил и крепко был связан со всеми видами искусства.

Это не забывается, он ведь был изумительный художник.

Обузить его только стихами, значит замалчивать его значение, которое еще скажется, а для нас уже сказалось, в русской истории изобразительного искусства.

Он не собирал коллекций, он привозил и отдавал всё нам. Он привозил не только искусство Запада, но и его жизнь, его дыхание, какое оно есть, со всеми недостатками и достоинствами. Он привозил и плакаты, и каталоги, и рекламные проспекты, и афиши, и новые оригинальные вещи, и фотографии видов, постановок и сооружений.

Видимо, по приезде, Володя всё рассказывал Осе и Лиле, а потом уже рассказывал только на выступлениях, поэтому все рассказы я слышал или на выступлениях, или от Оси.

Вообще комната Володи была обычно открыта и только, если народ не помещался в столовой, то он сидел в Володиной комнате.

У Оси же в комнате составлялся план ЛЕФа, задумывалась его изочасть, а в столовой шли споры Володи с Третьяковым, Чужаком, а они всегда спорили. Володя нервничал и повышал голос так, что в шкафу звенела посуда.

Но кто знает Третьякова, то это неудивительно. Он такой спорщик и талмудист, что замучает, кого угодно. С ним было безумно трудно работать; мнение у него менялось, но пока оно изменится, он дико утверждал свое.

С одной стороны, он был левым загибщиком, а с другой – проводил в ЛЕФе самые эстетские правые идеи.

Чужак, вероятно, в связи с болезнью, был старчески ворчлив и раздражен.

Асеев целиком полагался на Володю.

А Кирсанов был молод, и ему еще много надо было работать, но он любил и слушал Володю.

Перцов всегда восторженно относился к Володе, это было видно по глазам, они влюбленно на него смотрели. Но многое редакционное он в ЛЕФе оспаривал.

Шкловский был самовлюблен и нервен, как женщина. Он всегда находился рядом сам с собой и смотрел на себя, и слушал только себя и для себя говорил.

Лавинский перегибал и всегда был болен крайностями.

После всего этого садились играть, обычно в маджонг или карты.

Играть Володя страшно любил. Я не игрок, но я не видел более страстного игрока.

Он весь уходил в игру, как во всё, что он делал.

Он острил над игроками, обычно я слышал вроде —

«Вы, Коля, не пытайтесь, вы погибли».

«Сейчас вам будет полный разгром».

«Я вас сотру».

«Вам не будет пощады».

«От вас будет одно пятно».

Это не точно, но смысл таков.

Не давал во время игры денег в долг, а, наоборот, всегда просил у Лили рубль на счастье.

Если и мы играли, то есть Ося, Женя, Жемчужный и я, то обычно мне надоедало и я бросал. Тогда Володя упрашивал играть пополам, потом на его счет и, наконец, если проигрыш –