Сергей Труфанов - Святой черт

Произнося эту «молитву», бродяга непрестанно крестился.

И через месяц его у меня пребывания он оказался агентом полиции: светской и духовной.

Мстя ему за донос и желая ослабить силу и значение его доноса, я, в свою очередь, заявил властям о безобразных словах и «молитве» казака Сивякова. Заявление свое я подтвердил многочисленными свидетельскими показаниями и требовал суда. Прокуратура и жандармы молчали.

Тогда я обратился к министру Щегловитову.

Щегловитов тоже молчал.

И сколько я ни требовал суда над Сивяковым, ничего не вышло.

Ясно, что у властей он был своим человеком… Меня же, на основании показаний, собственно говоря, только одного человека, да и то бродяги, вора, разбойника и провокатора, прокуратура, исполняя волю «старца», предала суду палаты.

Получивши обвинительный акт, я понял, что меня хотят засадить в Петропавловскую крепость…

Понял и начал собираться в дорогу, в землю иную, за границу…

Пред самым бегством я получил из Петербурга телеграмму с известием, что Распутин в селе Покровском ранен Хионией Гусевой.

Газеты связали мое имя с именем Хионии Гусевой, хотя я к делу покушения не имел никакого прямого отношения.

Хионию Кузьминичну Гусеву я знаю хорошо; она - моя духовная дочь. Девица - умная, серьезная, целомудренная и трудолюбивая. Начитана очень в священном писании, и на почве этой начитанности она кое-когда немного заговаривается… До 18 лет она была очень красива лицом, а потом сделалась уродом: у нее отпал нос. Сама она объясняет это тем, что она молила Бога снять у нее красоту. И Он отнял. Просто она, во время паломничества по святым местам, ночуя по ночлежным домам в больших городах, заразилась скверною болезнью, сифилисом, и сделалась уродом.

В течение 1913 года она два раза была у меня в «Новой Галилее». Во время бесед о причинах моей ссылки и ее последствиях я много рассказывал ей, как и другим гостям, о «блаженном» Распутине. Она часто прерывала мои речи и горячо-горячо говорила: «Дорогой батюшка! Да Гришка-то настоящий дьявол. Я его заколю! Заколю, как пророк Илья, по велению Божию, заколол 450 ложных пророков Вааловых! А Распутин еще хуже их. Смотрите, что он делает. Батюшка, благословите с ним разделаться!»

Я, чтобы испытать твердость ее намерения, обычно спрашивал у нее: «Фионушка! Зачем так говорить? Зачем это делать? Ведь это грех. Это - пролитие крови человеческой!» - О, батюшка! Нет, нет! Архиереи и цари попрали, по приказанию Распутина, все наши святыни. Как разбойники лишили нас последнего утешения духовного, разрушили наш монастырь, отняли у нас доброго пастора и прекрасного проповедника, а мы будем исполнять то, чему они нас учат. Нет! Пусть дураки их теперь слушают, а мы поумнели. Никакого нет греха, если заколоть Гришку Распутина. Я его порешу, непременно порешу!

В таких случаях я только думал: «Эта девушка все может сделать! Она понимает, в чем дело!»

Так как вообще с мнением Гусевой о разделке с Гришкой я был согласен, то не препятствовал, когда в октябре месяце 1913 года среди моих гостей образовалась компания из обиженных Распутиным девушек и женщин для оскопления «блаженного старца». Компания эта уже была готова «к делу», уже были пошиты великосветские платья, как явился предатель Синицын. Он донес об этом Распутину… И дело провалилось…

Хиония же Гусева тогда же решила дело поставить на очередь, и хотя одной, а довести его до конца…

По имеющимся у меня верным сведениям, Гусева сделала свой подвиг так.

В мае месяце она прочитала в газетах сокращенное мое письмо царям о Распутине от 25 января 1912 года. Прочитала заявление Синода, что он-де не может судить Распутина за преступления, перечисленные в моем прошении Синоду от 17 апреля 1914 года. В том прошении я, требуя от Синода отлучения меня от церкви, как Синод обещался это сделать еще при снятии с меня сана, заявлял, что я отрекся от православия и вообще всякой ложной религии потому только, что Синод поклонился «святому чорту». А дела чорта вот каковы. Синод его должен судить…

Синод, однако, по обыкновению, лукаво уклонился от суда над Распутиным, ссылаясь на то, что его преступления - дело светского суда…

Светский же суд к этому делу не приступал, полагая, что оно подлежит Синоду. Ну, одним словом, Иван кивал на Петра, а Петр на Ивана. А всесильный «старец» продолжал работать и работать и даже бахвалиться. На заявление сотрудников, что Илиодор собирается писать за границей книгу о нем, Распутин задорно отвечал: «А пускай себе пишет, коли хочет. Его песня спета, а я уже ничего и никого не боюся!»

Все это прочитывала решительная X. К. Гусева.

Она возмутилась содержанием письма моего к царям, возмутилась лукавством Синода и министерства юстиции, трепещущих перед «старцем», возмутилась безмерным бахвальством Распутина и решилась положить конец своим колебаниям и своим судом, судом геройским, разделаться со слугою сатаны, издевающимся над святым религиозным чувством народным, над женскою честью и, несмотря на все это, свободным от всякого земного суда.

Решилась, купила у черкеса кинжал и выехала из Царицына в Ялту. Выезжала она в то время, когда Распутин, окруженный великосветскими ханжами и бесчестными карьеристами, отъезжал из Ялты в Петербург и с площадки вагона 1-го класса торжественно заявлял, что он-де встретится с провожающими в сентябре, но при весьма знаменательных обстоятельствах.

Вез сомнения, он разумел решение Николая воевать с Австрией, по приказанию его, «великого праведника».

В Ялте Гусева, конечно, не застала Распутина. Узнавши от газетчиков, что «старец» проследовал в Петербург через Москву, она тоже направилась в Питер. В Питере ей тоже газетчики сказали, что Распутин уже уехал в село Покровское. Гусева поверила этому, так как и в газетах прочла подробное описание отъезда Распутина из Питера в Сибирь, и поехала по его следам.

Приехала в Покровское, но узнала, что «блаженный» еще в Петербурге и что газетчики, подговоренные, по обыкновению, «старцем», врали о его отъезде.

Гусева десять дней жила в Покровском, поджидая «старца».

В конце июня Григорий с большою помпою двинулся из Петербурга.

На пути, в Перми, епископ Палладий, желая снискать благоволение всесильного «старца», чтобы получить кафедру пожирнее, устроил ему торжественную встречу в парадных комнатах вокзала.

Вскоре после этого Палладий из захудалой Пермской епархии был переведен в центральную, богатую, почетную Саратовскую.

Когда Григорий приехал в Покровское, Гусева подошла к нему и пырнула его ножом…

Гусеву арестовали.

Распутина положили в больницу.