…Разбилось лишь сердце моё - Лев Владимирович Гинзбург

чтобы я их опознавал, достаточно, что они нас вызвали, допросили и кормили как на убой: пятьдесят марок суточных, это громадные деньги, помножьте пятьдесят на семь – триста пятьдесят марок! Мы оделись с головы до ног… “Ну, так как с нашим делом?” – спрашиваем. Следователь делает серьезное лицо: “Kommt Zeit, kommt Rat” – то есть со временем все будет в порядке… Вот уже два года, как мы ждем, никакого суда, конечно, нет. Я им написал, наверно, тысячи писем, я и в Нью-Йорк писал, в ООН, ответ только один: следствие продолжается. С каких это пор, спрашивается, они стали такими законниками? Какое еще нужно следствие? Или они хотят их всех подвести под амнистию? Или ждут, пока их на нервной почве хватит инфаркт и тогда их нельзя уже будет судить как больных?! Вот о чем вы должны написать, вот о чем надо бить во все колокола! Может быть, обратиться к Сергею Сергеевичу Смирнову[196]? К Эренбургу? А может быть, Евтушенко может написать об этом стихотворение?..

Я и не заметил, как вокруг нас собралось несколько слушателей: лейтенант, два солдата. Когда Миндлин перевел наконец дух и стал утирать платком свою лысину, они посмотрели на него с сочувствием, а лейтенант спросил, не согласится ли Миндлин выступить перед личным составом на политзанятиях, поскольку в плане у них есть тема про неонацизм…

В Пески мы ехали по той самой дамбе, по которой любили гулять мои дедушка с бабушкой, да и теперь было много гуляющих, главным образом молодежи. Километрах в пятнадцати от города начинался дачный поселок, тоже известный мне по рассказам: я и об этих Песках слышал в детстве.

– Да, здесь всё были дачи, всё дачи, – сказал Миндлин. – И ваши, наверно, тоже сюда выезжали… Здесь жил инженер Глинтерник, здесь – доктор Лурье, здесь – адвокат Ратнер… Это вообще золотые места, особенно для гипертоников, я вам рекомендую как-нибудь приехать сюда отдохнуть всей семьей… Так вот, вы видите этот памятник?..

За поселком в лесу виднелась скульптурная группа. Миндлин остановил машину и, тяжело наклонившись вперед, словно его подталкивали, подошел к памятнику. Впервые я подумал о том, как он все-таки стар.

– Вот куда их привезли.

Он замолчал, переживая все заново.

– В 1954 году я добился, чтобы поставили памятник, это стоило немало хлопот, работали архитекторы, местный скульптор, комиссия принимала, но памятник мне не нравится. Это что-то не то, это какие-то богатыри, видите? Почему нет детей и тип людей не тот, каких здесь расстреливали? Я считаю этот памятник неудачным, и, если вы будете писать, намекните: почему нет изображения детей? Этого будет достаточно – поймут…

Теперь он внимательно оглядывал местность, поросшую густой зеленой травой, присматривался к бугоркам, к холмикам и свой разговор вел с ними, одним им понятный…

Походив между холмиков, Миндлин вернулся к машине. Он был чуть подавлен, потерял прежнее расположение духа, но, усевшись за руль, отдышался и, когда мы вновь проезжали через дачный поселок, снова собрался с силами.

– Видите эту дачу? – спросил он, вертя головой. – Это была моя дача, я ее сам построил до войны, для жены, для дочки, но потом, чувствую, не могу сюда возвращаться, хотя дача осталась целехонькой, и у меня были все документы, и свидетели сохранились. И я мог ее получить назад в любую минуту… Нет, это было невыносимо, слишком много было горьких воспоминаний… И я построил себе другую дачу в другом месте, подальше отсюда, еще лучше, чем первую, мы будем проезжать мимо, вы сами увидите. Это не дача, а санаторий: я оборудовал душ, я построил гараж. Но потом началось это несчастье с тунеядством: откуда вы взяли средства, откуда у вас деньги, может быть, вы имеете незаконную частную практику или изготовляете золотые протезы?.. В 1962-м это был ужас, если у вас, не дай бог, обнаружат золото, вы моментально идете под суд как валютчик. А как мне быть без золота, если я с золотом работаю, если я делаю золотые протезы и коронки? Скажите, можно сделать золотую коронку без золота? Это полнейший абсурд, но попробуйте доказать и объяснить, если такая идет полоса, и я эту дачу продал за полцены. Не надо мне никакой дачи, достаточно я измучился, не хватало, чтобы меня еще арестовали и расстреляли как валютчика…

Я продал дачу и купил вот эту машину, “Волгу”: раньше у меня была “Победа”. Кстати у меня остались от нее рулевые тяги, я их купил за сто пятьдесят рублей старыми деньгами, это необходимая вещь, я их отдам вам за пятнадцать, за ту же цену, это дефицит, вы нигде не достанете…

И вот на этой “Волге” я еду в Калининград, в Кёнигсберг – чувствую, что не могу не поехать: я хочу посмотреть, как их оттуда вытурили. Вот где я имел удовольствие, вот где у меня радовалась душа! Я эти места знал еще до Гитлера, много раз бывал там… Еду. Кёнигсберг? – Миндлин занес над головой кукиш. – Вот вам Кёнигсберг. Это Калининград, а не Кёнигсберг! Тильзит? Нет, извините, теперь это город Советск. Пилау? Черта с два это Пилау! Это – Балтийск!

Он снова вернулся к своей одиссее времен оккупации, как жил в гетто и как однажды, ценой невероятных усилий и огромного подкупа, перебрался с семьей в город, справедливо полагая, что гетто вскоре будет ликвидировано, потому что фронт приближался и всем было совершенно ясно, что немцы уйдут…

– И вот уже спасение было совсем рядом, мы уже думали, что спасены, как нас заметила одна негодяйка, наша бывшая соседка, я не знаю, что мы ей плохого сделали. Она увидела нас на улице и тут же стала во весь голос орать, звать полицию. Я ее, конечно, потом нашел, разоблачил, она отсидела лет пять, а сейчас вернулась и живет, что ей сделается? Это бык, а не женщина… Да, она живет, а нас тогда схватили и – никаких разговоров, погнали на вокзал, там формировался эшелон в Штуттгоф, в лагерь смерти. Нас разлучили, растолкали, и вот в этой толчее я затерялся, вышмыгнул из толпы, сорвал с себя желтые латки и окраинными улицами – никто меня не задерживал, не до меня им было, уже артиллерия была слышна совсем близко – выбрался за город…

Миндлин спросил, что бы мы хотели еще осмотреть: достопримечательных мест много, за один раз всё не успеть, можно, конечно, посетить музей или пойти отдохнуть в парк или на старое кладбище, где у Миндлина похоронена вторая его жена