Жизнь и труды Марка Азадовского. Книга I - Константин Маркович Азадовский

содержала немало похвальных оценок и подчеркивала свежесть и новизну исследования: «заново ставит вопрос об отношении великого мастера к современному ему художественному поколению»; «смелые соображения»; «экскурсы в никем еще не тронутую область отношений Федотова к редакционной группе „Современника“»; и т. п. Обозначив ряд печатных и архивных материалов, оставшихся автору неизвестными, Оксман счел нужным подчеркнуть изящество и тонкий вкус издателя (книга была отпечатана в петроградской типографии «Голике и Вильборг», считавшейся одной из лучших в России) и заключил мыслью о том, что «подобные книги у нас все еще рассчитаны должно быть не на „читателя“ в широком смысле этого слова, – а на „любителя“ и коллекционера»[56].

Менее восторженной была рецензия искусствоведа В. А. Дмитриева (1889–1919) в последнем номере журнала «Аполлон», появившемся предположительно в июле–августе 1918 г. (на обложке – 1917)[57]. Эта дата – 1918 г. – подтверждается и содержанием рецензии, поскольку автор анализирует как первую, так и вторую книгу. Другими словами, рецензия Дмитриева была написана приблизительно в то же время, что и две предыдущие.

Постоянный сотрудник «Аполлона», Дмитриев был тонким художественным критиком. «Его критические статьи в „Аполлоне“ поражали меня своей проницательностью и каким-то особым изяществом мысли», – признавался искусствовед Всеволод Петров[58]. Восторженно отзывался о Дмитриеве и Н. Н. Пунин[59].

Нет сомнений, что Дмитриев, проявлявший интерес к Федотову[60], читал обе работы М. К. с особым вниманием. Отдавая М. К. должное («настойчивый наблюдатель путаной стези федотовских исканий», «исчерпывающая осведомленность в источниках и осторожный подход к теме» и др.), Дмитриев тем не менее предъявляет автору ряд претензий: упрекает его, с одной стороны, «в некоторой невыдержанности эстетических оценок», а с другой – «в слишком большой зависимости от наших признанных „авторитетов“». Правда, во второй книге эта «зависимость», по мнению рецензента, ощущается в меньшей степени, хотя и здесь некоторые оценки «страдают чрезмерностью и не обоснованы самими достоинствами того или другого рисунка»[61].

Позднее М. К. внимательно изучал статью В. А. Дмитриева в альбоме Бориса Григорьева «Intimité» (Пг., 1918). Пытаясь определить творческие истоки Григорьева, Дмитриев обнаружит в этом художнике «наследника» Федотова. В одном из блокнотов М. К. 1940‑х гг. мы находим несколько выписок из этой статьи, в частности яркую фразу Дмитриева о том, что Федотов «может стать важным примером как мастер, макавший кисть не только в масло или воду, но и в собственную кровь…» (54–1; 1337).

Со всеми тремя рецензиями М. К. ознакомится, по всей видимости, уже после их появления в печати: в мае 1918 г. он надолго покинет Петроград. Зато он прекрасно знал четвертую – короткую заметку, подписанную «Библиофил». Кто был автором этого отзыва (о двух книгах), нам неизвестно, однако тот факт, что заметка появилась в печатном органе сибиряков-областников, с которым он в то время был связан, заставляют предположить если не авторство самого М. К., то по меньшей мере его соучастие.

Приведем вторую часть этой газетной заметки:

…М. Азадовскому мы должны быть благодарны за то, что он не только не прошел мимо случайно попавшегося ему в одном из уголков Восточной Сибири уже растрепанного альбома художника, а с большой любовью и заботливостью издал его и еще немного приподнял завесу, скрывающую от нас духовные переживания Федотова. В изящных, но с большим вкусом изданных книгах М. А<задовск>го интересующиеся найдут богатый материал[62].

Начатая в 1915 г. работа о Федотове не должна была ограничиться двумя книгами. Соединяя в себе любовь к искусству с постоянно возрастающим интересом к словесности, М. К. не мог пройти мимо литературных опытов Федотова, талантливо соединявшего в себе живописца и литератора. «Кроме художественного материала, – сообщалось в „Дневнике художника“, – в альбоме сохранилось несколько переписанных рукой Федотова стихотворений, преимущественно из образцов тогдашней рукописной литературы, и черновой набросок адресованного одному из Ждановичей[63] послания в стихах самого Федотова. Эти материалы будут напечатаны особо»[64].

Судя по сохранившимся фрагментам и черновым наброскам будущей книги, М. К. в 1916–1918 гг. занимался, и весьма успешно, поиском стихотворных текстов, не вошедших в издание 1893 г.[65] Одно из рабочих названий будущей книги – «П. А. Федотов. Неизданные стихи» (23–6; 163). Другое – «Стихотворения Федотова» – книгу под таким заголовком М. К. предполагал издать уже осенью 1918 г.[66] Сохранившаяся машинопись свидетельствует, что ученый стремился к максимальной полноте издания. Написанное им вступление открывалось словами:

Хотя книга эта и носит название «Стихотворения П. А. Ф<едотова>», с еще большим правом <она> могла бы носить скромное деловое название, что-либо вроде «Материалов для биографии П. А. Ф<едотова>».

Любителям поэзии нечего делать с этой книжкой, но тому, кто успел ознакомиться с художеств<енными> созданиями Ф<едотова>, проникнутыми их красотой и своеобразием, и успел заинтересоваться измученной душой художника, тому доставит это собрание немало удовольствия. И многое из того, что им раньше казалось неясным, смутно ощущаемым, теперь впервые откроется внимательному читателю.

Стихотв<орения> Ф<едотов>а – исповедь его души, многострунна и разнообразна, и, вероятно, если бы <мы> имели в своем распоряжении все, что было написано Ф<едотов>ым, мы имели бы в своих руках подробнейшие автобиографические сведения.

Но что еще важнее, гораздо важнее всех тех фактич<еских> сведений о жизни художника, полное собрание его стихотв<орных> набросков дает нам автобиографию его души (23–6; 142).

Весной 1918 г. М. К. завершил в основных чертах свою «третью» работу о Федотове и договорился, по-видимому, о ее издании. Сообщая в Curriculum vitae (1918) о своих печатных работах, он указал в рубрике «готовится к печати»: «Стихотворения Федотова под ред<акцией>, со вступительной статьей и примеч<аниями> (появится в свет осенью 1918 г.)»[67]. Однако издание не состоялось. «Монография об этом художнике, написанная М. К. Азадовским в молодые годы, – сообщает В. М. Жирмунский (предположительно со слов самого М. К.), – погибла вместе с другими его бумагами в 1918–1919 гг.»[68] Однако подготовительные наброски, позволяющие судить о замысле и характере этой несостоявшейся книги, как мы видим, все-таки сохранились. Кроме того, в архиве и бумагах ученого попадаются разрозненные заметки и библиографические выписки, помеченные как «Fedotoviana».

Желание вернуться к Федотову и написать о нем хотя бы «этюд», основанный на собранных им материалах, не оставляло М. К. до конца жизни. В начале 1933 г., откликаясь на предложение В. Д. Бонч-Бруевича принять участие в изданиях Государственного литературного музея, он отвечает: «Для этого же тома («Звеньев». – К. А.) я постараюсь прислать Вам – неизданную и совершенно неизвестную басню-поэму П. А.