Просроченный долг - Йожеф Лендел

искать будут только на железной дороге и на Кубани. И всё же я не сбежал. А этот парень сбежал. Точный расчет, как дважды два.

Так сбежать — или как сейчас говорят, оторваться — нелегко, но и не трудно. Но можно и без помощи с воли, если есть такой друг, как Журбан, тувинец. Я и сейчас иногда думаю, может, это и была бы настоящая жизнь, если бы мы вдвоем пасли стада где-то в Саянах, у истока Енисея, Журбан да я.

Дружба моя с Журбаном началась с того, что однажды, когда у меня украли хлеб, он поделился со мной своим. Ни много ни мало — это значит спасти жизнь. Самое большое, что может сделать один человек для другого в тяжкие времена. До этого мы были в добрых отношениях, называли друг друга: брат, но теперь мы и вправду стали братьями. Не знаю, поймешь ли ты это. Но думаю, Некерешди, ты поймешь.

Я для Журбана никогда ничего сравнимого с этим не сделал. В оправдание скажу, что и случая не представилось. Это всё, что я могу сказать.

Потому что то, что ели мы из одной миски, что всё делили пополам, — конечно, мелочи. Да в то время еды уже хватало. Я был старшим санитаром, стало быть… в баланде недостатка не испытывали. Кто что сторожит. понятно, словом. Да и сахара дополнительная порция тоже перепадала. А Журбан был тогда уборщиком той комнаты в бараке, где жили медработники. Было нас там, помню, шестеро: фельдшеры, писари, старший повар и я.

О чистоте и тепле заботился Журбан. За ночь он ухитрялся втрое увеличить вязанку дров, которые мы получали. Он прикатывал к двери барака метровые поленья, чистые, без сучков, и, как только раздавался сигнал подъема, он уже вносил отборные дрова.

Был он небольшого роста, но в плечах широк. Таких там называли квадратный. Когда-то он был очень сильным, но всё же считался инвалидом: у него была тяжелая астма или эмфизема легких, последствие побега, как он мне потом рассказал.

Но про это он рассказал уже гораздо позже, в начале лета, когда приближалось время выходить косить.

— Здесь всё бросим, — сказал он и мотнул своей круглой крепкой головой в сторону бараков, двора и ограждения. — Ко мне пойдем.

Я улыбнулся.

— Не смейся, брат. Пойдем туда, где большая река — дитя малое, ручей горный. В горы, ко мне. Домой.

— Не смогу я там жить, Журбан.

— Брат Журбана может там жить. Будет маленькая лошадь. Твоя. Хочешь? Корова. Овца, много. Охота. Только золото искать там не хорошо.

— И золото есть?

— Не спрашивай. Нехорошо. Зачем золото? Съесть нельзя. Луковица саранки лучше золота. Желтая, как бледное золото, и сыт будешь. Захочешь, первый человек будешь. Писать умеешь, читать умеешь, лечить умеешь.

Свое умение читать и писать я большим достоинством не считал, а в своей способности фельдшерить очень сомневался.

— Не пойду я, брат мой, — сказал я. — Да и невозможно это.

— Говорю, можно. Если говорю, можно, значит можно. Золота хочешь? Ладно. Но саранка лучше, сытнее. И ее всегда найдешь, даже в непогоду. Ну что, пойдешь?

— Не пойду, брат.

Он обиделся. Замолчал. Этот человек никогда ничего не говорил абы сказать.

— А ты как думаешь? — спросил я, видя, что мой отказ обидел его. — Расскажи.

— Потому и начал, чтобы рассказать. Скоро мы пойдем на дальний луг. Знаешь, сено косить. На дальний луг, будем там три недели, четыре недели.

— Да знаю, что пойдем. Тяжелая работа. Санитаром легче.

— Всю твою жизнь здесь? Это хорошо?

— Нехорошо, Журбан. Так ведь…

— Вот видишь, нехорошо? Тогда пойдем. Сено косить — я всё уметь, что надо. Кто уметь косу править? Журбан. Кто уметь волокушу делать, чтоб лошадь тащила? Журбан. Косу править — много уметь. Волокушу вязать — мало. Буду делать волокушу, десять, двенадцать. Широкая, как телега. Березовая жердь, две тонкие, перекладина. К ней десять тонкая ветка, чтобы сено держать, а сверху, с перекладины веревка — сено примять. К перекладине лошадь впряжем. На третий день готово двенадцать. Сено, первое, которое косить, как раз сухое. Мы только копны возить к большим стогам. Понимаешь?

— Понимаю.

— Возить один день, возить два день, возить три день. Я делать волокушу, я выбирать лошадь. К самой большой волокуше самая сильная лошадь. Ты другой править.

Умею ли я управляться с лошадью, брат мой даже не спросил. Кстати, немного умел.

— Ладно, — ответил я, — конечно.

— Лошадью делаем много следов. Туда-сюда, вокруг. По каким ушли? Никто не скажет.

Я молчал.

— Уйдем на двух лошадях. Всегда в лесу. Топор есть. Кремень, трут, лезвие есть. Проволока есть. Ночью силок ставить, утром свежее мясо есть. Картошка уже есть, крупная, с полкулака. Где деревня, рядом. Но в деревню никогда, всегда в лесу, до самого дома. Только где железная дорога — через дорогу пойдем. Там, где одна сторона лес, и другая лес. Всегда лес. Три недели — и дома. Первый снег выпал, а мы дома, под крышей, тепло.

— Долго это — три недели, Журбан!

— Не долго! Нет зверя, забьем одну лошадь. Будет мясо. Лес всегда, костер всегда, ручей всегда. Веревка для сена — из нее плот. Но большой река нет. Там с гор маленькие детки бегут, ручьи. Прыгают.

— Трудно.

— Я раз уже бежать. Но не так! Зимой. Один топор, и костер. Три месяца идти, и домой пришел. Но больной чуток. Три месяца, зима. Но теперь, теплая погода еще, и с лошадью…

— А дома что было, Журбан?

— Жена была, ребенок был. три ребенок. Пять лет был ребенок, когда забирать, шесть, когда назад прийти, восемь, когда опять забирать. Потому что туда пришли и в город увезли.

— А почему увезли?

— Я в колхозе председатель был. Не тогда, раньше. Всё было хорошо. Заготовки, как нужно. И забрали однако.

— Во второй раз за побег?

— Да. И что я бандит. Прокурор в суде говорит: «Бандит». Сказал: «Раз я лес идти, этот человек стрелять. Я его узнать». Тогда я сказать: «Я лесной человек. Если я в тебя стрелять, ты здесь не говорить».

Я кивнул.

— Так говорил. Напрасно говорил. Бандит и всё. Пятнадцать лет.

Да, доводы Журбана были убедительными. Я, правда, не видал Журбана Алиева на охоте, но о том, какой у него глаз точный, знал. Как-то нашел он около кухни бычий рог. И маленькой пилкой сделал из него гребешок. На глазок выточил зубцы, с изумительной точностью. Из маленьких кусочков меди и стали сделал мне карманный ножик, да такой