Жребий Пастыря. Жизнь и церковное служение патриарха Московского и всея Руси Тихона (Белавина). 1865–1925 - Михаил Иванович Одинцов

продолжается и что приехал патриарх. Просил пройти в зал, т. к. нужен кворум для принятия соборного постановления… Люди, наэлектризованные статьей, потянулись в зал. Лахостский, бесконечно счастливый столь своевременному звонку, снял газету и положил в портфель, рассчитывая, что еще вернется к ней дома. Присев на кушетку возле двери в зал, решил немного перевести дух, тем более, что то, что происходило в зале, было хорошо слышно. С трибуны попеременно ораторы обрушивали в зал гневные тирады в адрес властей и их «приспешников». Только и слышны были призывы устраивать манифестации, крестные ходы, распространять везде и всюду листовки, брошюры и послания Собора. Публично заявлять о своем несогласии с властями, о противлении антицерковным декретам, призывать к сплочению всех патриотических (читай – антибольшевистских) сил России.

Лишь к вечеру 25 января был исчерпан список записавшихся ораторов, и на голосование был вынесен давно подготовленный проект постановления Собора «О декрете СНК об отделении церкви от государства». Он был единогласно принят и в своей заключительной части гласил:

1) Изданный Советом народных депутатов декрет об отделении церкви от государства представляет собою, под видом закона о свободе совести, злостное покушение на весь строй жизни Православной церкви и акт открытого против нее гонения[215].

2) Всякое участие как в издании сего враждебного Церкви узаконения, так и в попытках провести его в жизнь, несовместимо с принадлежностью к Православной церкви, и навлекает на виновных кары вплоть до отлучения от Церкви (в последование 73 правилу святых апостолов и 13 правилу VII Вселенского собора)[216].

27 января, в воскресенье, Собор на пленарном заседании под председательством патриарха Тихона вернулся к теме советского декрета о свободе совести и принял специальное воззвание с его осуждением и призывом противостоять его введению в жизнь.

Воззвание Поместного собора Российской Православной церкви в связи с политическими событиями, происходящими в России. 1918

Листовка. [РГАСПИ. Ф. 89. Оп. 4. Д. 177. Л. 3 об.]

На следующий день соборяне собрались на торжественное богослужение в Успенском соборе Кремля. Кроме них пропускали ограниченное число молящихся по особым билетам. И все же собор и прилегающая площадь были переполнены народом. Обедню служил патриарх. Пел митрополичий хор. По окончании литургии крестный ход двинулся из собора на Красную площадь. Вот он вышел из Спасских ворот и перед ним Красная площадь… море голов… хоругви… иконы… знамена. Люди заполнили и часть прилегающих улиц. Все это, сверкая золотом и разными цветами на ярком зимнем солнце, производило необычайное впечатление!

Духовенство вместе с патриархом уместилось на Лобном месте. Отслужен был молебен. Прозвучала праздничная проповедь… Настроение у всех было торжественным, приподнятым. Люди целовались, приветствовали друг друга, как в первый день Пасхи. Кто-то запел «Христос воскреси!» С пением пасхальных песнопений крестные ходы, пришедшие от различных московских церквей, стали расходиться. Понемногу растекался и верующий народ, как ему казалось, достойно выразивший поддержку гонимой церкви.

…Январские дни 1918 г. показали, что в вопросах о сущности свободы совести, о характере государственно-церковных отношений в новой России выявилось противостояние власти церковной и власти светской. Налицо было принципиальное столкновение различных идеологий, различного видения «духовной сущности» строящегося нового общественного строя. Как будто восстал из пепла «проклятый» и «кровавый» для многих столетий российской истории вопрос: что должно быть первенствующим – царство или священство? Каждая из сторон понимала, что ответ и окончательное решение в этом споре за народом, и каждая надеялась, что он будет на ее стороне.

Сразу после принятия соборного постановления о декрете Совнаркома об отделении церкви от государства повсеместно распространялись листовки, прокламации и воззвания с призывами поддержать позицию патриарха и Собора в противостоянии «самозваной власти». Коллективные петиции с требованиями отменить декрет, с угрозами массового сопротивления направлялись в адрес правительства.

К примеру, в одной из листовок, изданной Поместным собором под красноречивым названием «Анафема патриарха Тихона большевиков», верующим разъяснялось, в отношении кого направлены меры церковного наказания. В частности, в ней можно прочитать: «Патриарх Московский и всея России в послании возлюбленным о Господе архипастырям, пастырям и всем верным чадам Православной Церкви Христовой обнажил меч духовный против извергов рода человеческого – большевиков и предал их анафеме. Глава Православной Церкви Российской заклинает всех верных чад ее не вступать с этими извергами в какое-либо общение».

Предлагалась и обязательная для всех верующих линия поведения в отношении анафематствуемых: «Родители, если дети ваши – большевики, требуйте властью, чтобы отреклись они от заблуждений своих, чтобы принесли покаяние в великом грехе, а если не послушают вас, отрекитесь от них. Жены, если мужья ваши – большевики и упорствуют в служении сатане, уйдите от мужей ваших, спасите себя и детей от заразы, губящей душу. Не может быть у православного христианина общения с слугами дьявола на небесах. Церковь Христова призывает вас на защиту православной веры»[217].

Действительно, в феврале – марте 1918 г. по европейской части России, как реакция на обращения и призывы Собора, прокатилась волна противодействия попыткам местных властей провести декрет в жизнь. Организовывались массовые крестные ходы и богослужения на площадях в поддержку «гонимой церкви». Кое-где возле церквей происходили столкновения, совершались акты насилия, вплоть до смертных случаев, в отношении работников советских органов власти. Тема эта широко освещалась в средствах массовой информации, и они доносят до нас ощущение постепенно накаляющегося противостояния между государством и церковью [218]. Не случайно, что в те же дни на имя патриарха и в Собор поступают во все большем количестве известия о столкновениях возле православных храмов и монастырей, о захватах крестьянами монастырских лесов и земель, о реквизиции местными властями монастырского имущества; об арестах и расстрелах епископов, священников, наиболее активных мирян.

После этих свидетельств, а их число при желании можно умножать и умножать, трудно всерьез воспринимать утверждения церковных и околоцерковных авторов об аполитичности послания патриарха Тихона, о якобы заключенном в нем всего лишь нравственном осуждении «зла», распространившегося по России. Может быть… так думал патриарх? Но тогда его паства восприняла слова главы церкви совсем по-другому[219].

Разноплановой была реакция на декрет в нецерковной и в небольшевистской прессе. Меньшевистская газета «Вперед!» заявила, что «отделение церкви от государства – это, просто говоря, переход церковных учреждений и всех их служителей, как высших, так и низших, с казенных хлебов на содержание самих верующих». По мнению автора статьи, «кто бы ни был у кормила революционной власти – Керенский, Временное правительство, Учредительное собрание, Ленин и большевики – они должны были освободить церковь от правительственных связей, водворить истинную свободу совести».