Становление писательницы. Мифы и факты викторианского книжного рынка - Линда Петерсон

Для Бронте Гаскелл не проводит параллель между женским опытом и глубиной творчества – возможно, потому, что она считала нужным уменьшить связь между творчеством и биографией подруги, чтобы избежать раскрытия автобиографической основы «Городка», или потому, что Гаскелл подозревала, что брак Бронте с Николлсом положил конец ее писательству, или потому, что гений Шарлотты очевидно проявлялся уже в юности[55] без особой потребности в женском опыте, на котором Гаскелл так настаивала в других случаях.

Ведь если Гаскелл и писала «Жизнь» с целью отстоять домашность образа Бронте-женщины, она также намеревалась продемонстрировать гениальность Бронте-писательницы, в первую очередь для других пишущих женщин. В начале XIX века, после книги Исаака Дизраэли «Литературный характер, или История гениальных людей» (1795)[56], биографы считали важным подбирать свидетельства, которые доказывали бы гениальность своих субъектов. Например, Локхарт в своей знаменитой биографии отмечает характеристики Вальтера Скотта, которые соответствуют распространенным мифам о литературном гении: что в детстве Скотт был «гениальным» ребенком, потому что читал стихи, что мальчиком он узнал о жизни больше валяясь на лугу, чем изучая латинскую грамматику, или что ранние невзгоды, плохое здоровье и хромота с детства воспитывали в нем способность к состраданию и гений добродушия[57]. Генри Чорли тоже подчеркивает черты гения в молодой Фелиции Хеманс: ее способность в детстве быстро запоминать и читать на память длинные стихи, ее юношеский пророческий стих «о стиле, в котором поэтесса преуспеет однажды в будущем» и два стихотворения «Уоллес» и «Дартмур», которые в 1821 году были удостоены высших наград Королевского литературного общества, когда поэтессе еще не было тридцати лет[58]. Более того, Чорли делает женский гений ключевой темой этой биографии, предваряя повествование о жизни Хеманс утверждением, что «гений не имеет пола» и что, несмотря на предрассудки, писательницы «побеждают день за днем, дополняя суждения ума, движимого высокими и разнообразными побуждениями, суждением сердца, так им подобающим»[59]. Романтический миф о гениальности исчез из рассказов о женском авторстве на заре викторианской эпохи, и Гаскелл целенаправленно восстанавливает его в «Жизни Шарлотты Бронте».

Слово «гений» встречается в «Жизни» шестнадцать раз. Половина из них – в письмах Бронте, в отсылках к другим художникам и авторам, от Уильяма Теккерея (которым Бронте восхищалась), Джеймса Хогга и Сидни Добелла до сестры Шарлотты Эмили и актрисы Рашель. В этих случаях слово «гений» становится ключевым в лексикографии Бронте, раскрывая ее погружение в романтическую литературу и культуру. Сама же Гаскелл использует слово «гений» в двух конкретных случаях: при описании юношеских работ Бронте в томе I и при рассказе о публикации «Джейн Эйр», «Грозового перевала» и «Агнес Грей» в томе II. В томе I, следуя условностям романтической биографии, Гаскелл демонстрирует юношеский талант брата и сестер Бронте и дает доказательства того, «как рано сформировались у Шарлотты те способности к пристальному наблюдению и терпеливому анализу причин и следствий, которые впоследствии сослужили верную службу ее гению»[60]. Она показывает «Каталог моих книг, с указанием времени их завершения на 3 августа 1830 года» четырнадцатилетней Шарлотты[61], цитирует ее подростковые дневники и рассказы и отмечает «удивительную точность» письма. Во втором томе Гаскелл поднимает вопрос о гениальности, рассказывая историю экстраординарной публикации «Джейн Эйр», и недоверия отца Шарлотты, и того, что ни один друг семьи или знакомый не догадался, кто такой Каррел Белл: «…никто из тех, кого они знали, не обладал талантом, достойным этого романа»[62]. В этих ключевых местах «Жизнь» подтверждает гениальность своего предмета и косвенно продвигает утверждение Чорли о том, что гений не имеет пола.

Несмотря на это, Гаскелл осторожно относится к понятию «гений», как будто беспокоится о возможных коннотациях со своенравностью или безудержностью. В письме к Джорджу Смиту, написанном сразу после того, как она (с помощью сэра Джеймса Кей-Шаттлворта) добыла у пастора Хауорта юношеские произведения Бронте, Гаскелл описывает «Рассказы об Ангрии» как «самые сумасбродные и самые непоследовательные… все они якобы написаны или адресованы какому-то члену семьи Уэлсли», она добавляет: «Они создают впечатление творческой силы, доведенной до грани безумия»[63]. В другом случае, когда она пишет об опыте Бронте в школе Кован-Бридж и о том, что ее основатель, Уильям Карус Уилсон, выведен в «Джейн Эйр» под именем мистера Брокльхерста, она комментирует:

…я не могу не сожалеть о том, что в то время, когда он уже состарился и начал терять силы, его ошибки (несомненно, имевшие место) оказались выставлены на всеобщее обозрение, причем в форме, которой талант мисс Бронте придал необыкновенную выразительность[64].

Эти примеры показывают опасения Гаскелл, что «гений» может повести автора в неправильном направлении и что привычка Бронте «досочинять» может привести (и привела) к печальным последствиям. Однако чаще Гаскелл укрощает понятие гения, связывая его с другими добродетелями – например, «смелым гением», с которым Бронте встретила череду несчастий – болезни сестер, слепоту отца и отказ в публикации «Учителя»[65]. Подобным образом Гаскелл описывает «сильное чувство ответственности Бронте за Дар, который она получила» в письме к Шарлотте Фруд[66].

То, что Гаскелл ассоциирует понятие «гений» с «долгом» и «ответственностью», – это классический викторианский жест, который вызвал острую критику со стороны исследователей из более поздних периодов. Дейдре д’Альбертис, например, утверждала, что Гаскелл подменила концепцию Бронте о «гении» как «ответственности только за полную реализацию художественного потенциала человека» собственной концепцией «долга» с ее «однозначно общественными ценностями»[67]. Это справедливая критика размытого подхода Гаскелл, смешивающего социальную ответственность писательницы с ее эстетическими и творческими обязательствами. Однако понятия «гений» и «долг», «талант» и «ответственность» переплетались в творчестве обеих писательниц. Бронте, например, превозносила Теккерея как «первого борца за очищение общества наших дней» и связывала его социальную критику с тем, что «ум его гораздо более глубок и уникален, чем сознают современники»[68]. Точно так же для Гаскелл «долг» был связан с социальной ролью автора и теми отношениями, которые она себе представляла между домашней и профессиональной жизнью писательницы. Как она писала Элизе Фокс, женщины должны уделять внимание «развитию личности», а не только выполнению «долга». Таким образом, для Гаскелл жизненный путь Бронте разделился на «два параллельных потока»: ее жизнь как автора Каррера Белла и ее жизнь как женщины Шарлотты Бронте. Эта модель была решением Гаскелл – и прогрессом по сравнению с более ранними, менее плодотворными моделями XIX века, в которых литературный гений и домашние обязательства выступали в оппозиции друг к другу.

Тем не менее мотивы Гаскелл выходят за рамки