Юность на берегу моря Лаптевых: Воспоминания - Юрате Бичюнайте-Масюлене

прилипшим навозом, как бы салфетки. Коровы бродили, где хотели, никто их не пас, и на их грязные соски налипли и куски навоза, и клочья сена. Мы не стали тут покупать молоко — как такое пить?! Поплыли дальше, снова увидели стада коров — значит, неподалеку ферма. Когда увидели на берегу якуток, и останавливаться не хотели — если уж русские оказались такими неряхами, так чего ждать от якуток.

Но как же мы удивились, увидев до блеска начищенные и надетые на колья бидоны, белейшие салфетки и марлю для процеживания, на молодых якутках белоснежные халаты. Мы попросили продать нам молока. Они налили всем по кружке, но денег не взяли. Вот тебе и «дикие» якутки!

Продолжая свой путь, мы увидели на берегу нежилую избу без окон. Решили остановиться в ней на ночлег. Вокруг избы была изгородь из длинных жердей и еще целая калитка. Подошли к выбитым окнам, заглянули внутрь и обомлели: на полу, свернувшись в спирали, кивали головами крупные черные змеи. Мужчины схватили палки и стали их бить. Отталкиваясь хвостами, змеи попрыгали в окна. Кто успел выпрыгнуть, те исчезли в кустах, а побитых мужчины развесили на жердях изгороди. Ночевать по соседству с этими изящными существами никому из нас не хотелось. Заночевали на барже. А наутро поплыли дальше — до ягодных мест.

Мы привезли по четыре ведра крупной красной смородины. Юргис встретил и помог донести. Приближалась осень. Как-то раз в лесу набрели на грибное место и собрали кучу подосиновиков. Так что наварили варенья, насушили грибов, мама насолила целую бочку груздей и еще купили поросенка. Вайдас вернулся из Кангалас и теперь снимал с мамой комнату. Он дружил с Изольдой Реклайтите, племянницей летчика Реклайтиса, прелестной девушкой. Я очень хотела, чтобы они поженились, но, когда однажды заговорила об этом, Вайдас сказал:

— Мне не надо красавицы жены, женюсь на такой, на которую никто не польстится. Хватит с меня Гене, которую Банис из-под носа увел!

Изольда вышла замуж за русского.

Каждый вечер мы с Юргисом оба сидели в клубе — я в одном конце продавала билеты, а он в другом конце играл на сцене. Приближался 1952 год. В клубе мы готовили карнавал. Я руководила танцевальным кружком, учила местных девчат танцевать суктинис, кяпурине и другие литовские танцы. Мама из мешков сшила нам юбки, которые красками раскрасила в клетку, из белой материи сшили кофточки, на которых я красным карандашом изобразила национальные узоры. Сделали мы и кокошники, обвязали их, а ягоды рябины нанизали на нитки, и получились «янтарные» бусы… Танцевали мы и «голубой вальс», который назывался так потому, что марлевые платья мы покрасили синими чернилами. Все работали на голом энтузиазме, ничего нам за это не платили, да мы и не ждали никакой оплаты. На премирование карнавальных костюмов директор выделил 175 рублей. Мой костюм — политическая маска «Два полюса» — снова занял первое место, и я получила сто рублей.

Подошло время рожать. Снова родилась девочка. Когда мне принесли ее кормить, я поразилась — она была точно такая же, как Рамунеле. Юргис уехал с агитбригадой, и из больницы нас привела мама. Первую ночь она у меня и спала. Я проснулась от страшной грозы, мама положила меня около себя на полу и завесила окно. Утром меня стал трясти озноб, поднялась температура, я вся дрожала, даже кормить не могла. Врач сказала, что это приступ малярии. Когда я поправилась, Юргиса вызвали в отдел госбезопасности и велели собираться на лесоповал.

— Увидели, что мы по-человечески начинаем жить, потому и покоя не дают, — сказал Юргис. — Ничего не выйдет! Теперь уже к родным уезжать можно.

Его отец с Гасюнене жили в Сангарае, где находились каменноугольные копи. Юргис выхлопотал для нас разрешение уехать к отцу. Двухнедельную дочку ждала трудная и долгая дорога. Прежде всего надо было ее окрестить. Мы устроили прощание и одновременно крестины. Ксендзом вызвалась побыть Бложене, которая уже окрестила не одного литовского ребенка. Рамунеле в якутской больнице я перед смертью крестила сама — Ясенене научила. Мне хотелось назвать доченьку Дангуоле, но Юргис был против, тогда я выбрала имя любимой папиной сестры, моей тети Дануте. Крестной была Тумасонене, крестным отцом — Вайдас. Бложене принесла подвязанный на нитке алюминиевый медальончик (такой же Ясенене дала, когда крестили Рамунеле) и повесила его на шейку запеленутой доченьке. Тумасонене подарила большую целлулоидную куклу, Вайдас принес старинное янтарное ожерелье, которое, ясное дело, купила мама.

В час ночи прибыл пароход, и мы, попрощавшись с мамой и Вайдасом, отплыли. Меня отвели в комнату матери и ребенка, которая уже была полна мам и детишек, однако с таким маленьким ребенком не было никого. Все кровати были заняты, так что нам с Дануте пришлось устраиваться на полу. Так моя двухнедельная доченька проплыла на пароходе по Лене около трех тысяч километров.

Наконец мы прибыли в Сангарай. Никто нас не встретил, даже никто не знал, когда прибывает пароход. Люди сразу показали барак, в котором жили отец с Гасюнене. Гасюнене встретила нас без особой радости, и я поняла, что нас здесь никто не ждет. Отец содержал двух детей Гасюнене — Дануте и Алюкаса. На другой день Альгис пошел искать себе работу. А мне Гасюнене велела выкопать картошку. Я только спросила, не случится ли со мной чего — ведь после родов прошло так мало времени. Гасюнене только усмехнулась, дескать, в деревне женщины, убирая сено, рожают и сразу продолжают снова убирать, а тут всего-то дел лопатой землю покопать! Я копала, а поясница болела все сильнее и сильнее, однако за пару дней я закончила работу и рассортировала картошку. Ту, что покрупнее, оставили на будущее, а мелкую должны были есть теперь.

Юргиса взяли диспетчером на угольное предприятие. Я с маленьким ребенком сидела дома. Дануте была такой спокойной, что отец подходил, смотрел на нее и спрашивал: «Этот ваш ребенок жив?» Обычно она лежала в деревянном чемодане, только когда надо было вынести на воздух, я перекладывала ее в фанерную коробку от масла и ставила на подоконник.

Жить всем вместе было неудобно. Через какое-то время Юргису дали комнату в бараке на берегу, куда мы и переселились. Кухня была общая на три комнаты, в каждой из которых жило по семье. Однако это был настоящий рай — с электростанции по огромным трубам, обмотанным войлоком, текла горячая вода, которая согревала радиаторы! Кроме того, мы приносили горячую воду в ведрах. Казалось, лучше и быть не может. Некрашеный пол