Дмитрий Быстролётов - Пир бессмертных: Книги о жестоком, трудном и великолепном времени. Цепи и нити. Том VI

— Вперед! — командую я и рукой указываю направление. Мне кажется, что я похож на офицера, ведущего свою часть на штурм крепости. — Вперед!

В то же мгновение мои ноги соскальзывают, и я падаю с пня сначала на вонючую горячую груду гнилья, потом дальше вбок, пока по горло не проваливаюсь в черную слякоть. Держась за лианы, Мулай дает мне приклад винтовки, я подтягиваюсь на руках, люди со всех сторон захватывают меня лианами, с невероятным усилием выдергиваю ноги из этой смердящей слизи. Не хватает воздуха, пот ручьями бежит по лицу, груди и спине. Присев на корточки, верный Тумба снимает с меня пиявки.

— Еще удачно отделался, — силясь улыбнуться, говорю дрожащим голосом. — Вот в такой яме могут быть…

И слова замирают на языке, повернувшись к яме, с протянутой рукой я застыл от ужаса. Через темную дыру, оставшуюся после моего тела, переползает гроза и несчастье здешних лесов — мамба, змея толщиной в два пальца и невероятной длины. Я не могу оторваться, смотрю на черную дыру, через которую ползет черное тело, слегка извиваясь, ползет, все ползет и кажется бесконечным.

— Черт побери! Марш! — командую я, выставив подбородок вперед. — Нечего пялить глаза! Пошел!

Но куда идти? Перед нами вплотную стоит лес, они сцепились грудь с грудью — горстка истекающих потом людей и миллион лиан, плотно перевитых вокруг сотен тысяч стволов. В жаркой тишине слышны только шорох капель да взрывы скрежета и треска насекомых. Смотрю на компас, молча указываю направление.

И снова работа, тяжелый физический труд, добывающий нам жалкие метры пути. По всем признакам мы углубляемся в недра очень высокого лесного участка, искать обходные тропы бесполезно. Люди спотыкаются, падают, собирают рассыпавшиеся вещи, переупаковывают, взваливают тяжелые тюки на головы, чтобы в этой темени через десять или двадцать шагов снова споткнуться или поскользнуться.

Лианы толщиной в нитку и в туловище человека, прямые как рельсы и покачивающиеся над землей как легкие качели, неприступные как стальная изгородь и извивающиеся по земле как горы гибких змей. В полутьме многое не видно, и эти нити режут лицо, а качели хватают за ноги; случайно дернешь обрывок лианы, висящий перед глазами, и вдруг высоко вверху что-то загудит, зашевелится, и тяжелейший пучок лиан, сорванных вчерашним ураганом, сбивая при падении тысячи листьев, рухнет на голову и плечи…

Невероятная духота. Мрак в полдень. Смотрю на светящиеся стрелки: 12 часов. A-а, потому и темно! Сейчас начнутся гроза и ливень — ежедневное представление в этом театре ужасов.

Люди собираются в кучу, тюки укладываются на высокое место и укрываются прорезиненной материей. Лес притих — смолкли птицы и насекомые. Тьма. Жара. Могильное безмолвие. Щупаю пульс — сердце бьется, как у кролика. Все пугливо жмутся друг к другу, как испуганное стадо.

Сейчас начнется… Сейчас…

Симфония ужаса начинается с fortissimo. Внезапно темень прорезывается полосками ослепительного света, косого и бегающего: листва рванулась, и мертвый фиолетовый свет с неба проник туда, куда обычно не проникает даже живительное золотое сияние солнца. В то же мгновение небо от края и до края лопнуло с таким треском, что все невольно вобрали головы в плечи. Его тяжелые осколки с протяжным грохотом посыпались на землю. Лес загудел и затрясся. Снова взрыв невероятной, сверхъестественной силы, треск лопнувшего неба, грохот сыплющихся осколков и ответный рев леса, вдруг в безумном страхе вставшего на дыбы. Потом в полной тьме на нас обрушивается вода — не дождь, не капли или струи, а сплошной столб воды, с грохотом проламывающий пятиэтажную крышу леса и внезапно наполняющий семидесятиметровый колодец. Сверху сыплются ветви, обрывки лиан, цветы и листья, мощные потоки воды с бешенством рвутся сквозь провалы в небе и в лесе. Мгновение полной тьмы — потом адский взрыв, показывающий белые блестящие столбы воды среди белых столбов растительности, треск, грохот, тьма, потом сейчас же новый взрыв. Вобрав голову в плечи и прикрыв руками, мы жмемся к земле, ясно сознавая, что это не может продолжаться дальше, сейчас, сию секунду всему конец, что следующий взрыв будет последним — небо не удержится, целиком рухнет на землю, настанет конец мира.

Вдруг что-то нестерпимо сверкнуло где-то совсем рядом, присев на корточки, я вижу фиолетово-белые шары, скользящие в путанице лиан, — вижу сквозь пальцы рук, защищающих лицо, и вижу сквозь толстые слои воды, низвергающейся сверху. Шары легко и плавно скользят в черной сетке лиан, дробясь в диком танце световых точек и в колеблющейся водяной завесе. Они появляются здесь, в глубине леса, при вспышке молнии где-то там наверху, в невидимом небе. Потом сильный грохот и хлещущий веер изорванных в клочья лиан, пошатывание сломленного на корню великана в десять обхватов и вой, и свист, и слепое метание сотни летающих мышей и собак, и прыганье мертвых фиолетовых зайчиков, и глухой рев леса, его бездонных недр, миллионов больших и малых деревьев, которые крепко-накрепко обхватили друг друга ветвями в пять этажей, перевились с головы до пят миллионами лиан и стоят перед лицом этой фантастической грозы как единое целое, как одно пошатывающееся и ревущее миллионноголовое животное.

И вдруг всему конец. Без перехода, без предупреждения. Раскрываю зажмуренные глаза. Ливня нет, ветра нет — тишина. Звонкое журчание. Потом ровная капель. Наконец тишина, в которой всем телом ощущается один ровный странный звук.

Что это?

Это насекомые жуют падаль. Несчетное количество тупых тварей с сильными челюстями уже беспощадно ринулось на уничтожение всего того, что сбито ливнем. А потом вверху раздаются скрежет и треск насекомых, а еще выше — радостное птичье пение. Какая свежесть! Как легко дышится! Остро пахнет озоном, и прилив бодрости опять гонит вперед. Гроза и ливень длились, как всегда, четверть часа; казалось, что солнце осветит лишь кладбище и леса уже не будет, но вот он стоит, герой и победитель, во всем своем грозном великолепии, во всей своей исполинской силе, и проскользнувший сюда тоненький золотой луч освещает синюю стрекозу, грациозно присевшую на нежную бледную орхидею.

Вперед и вперед!

— Чего стал, черт побери! Клади свой тюк, пошел, собака! — вдруг орет Мулай.

И снова свистки и падения в грязь, и ручьи пота, и пинки капрала, и хриплая ругань, и опять свистки, и так без конца.

Какой нечеловеческий труд — и только жалкие километры пути, добытые с боя! Да, именно добытые и именно с боя. Постепенно люди выходят из себя: конечно, это — бой, ибо только в бою можно видеть такие озверелые глаза, такие стиснутые, оскаленные зубы, такие искаженные яростью лица. Теперь все бессмысленно лезут вперед, не глядя ни на что: падают, поднимают тюки и снова продираются все дальше и дальше.