Игра в городки - Юрий Николаевич Стоянов

все в порядке. Забудь. Всегда найдется какой-нибудь дурак, который с перепугу начинает решать от имени государства. Прости, Юра, – это не цензура! – в рифму закончил он.

О том, что произошло между этими двумя звонками, я узнал позже. Антон пришел к редакторам и спросил, у кого из них есть мой телефон. Трое сказали, что у них.

– Сотрите его и впишите телефон приемной генерального директора, то есть мой. Я жду… И с этого дня, когда у вас возникнут какие-нибудь сомнения по «Городку», вы будете звонить мне лично. Все понятно? – посоветовал им Антон.

Ни ему, ни мне редакторы больше не звонили. Никогда.

Глава 7. Друзья и коллеги

Не спочънемы (не успокоимся), или как я был челноком

…опиши мне счастье,

которое тебе выпало,

и несчастье,

которое на тебя

обрушилось,

а я скажу тебе,

кто ты…

Тадеуш Ружевич[3]

Мой друг Олег выучил польский язык не потому, что хотел смотреть фильмы Аднжея Вайды без дубляжа, читать Мицкевича в оригинале, и не для того, чтобы понимать, о чем поют его любимые «Червоны гитары». Жизнь заставила.

Он окончил с красным дипломом политех и работал в крупном НИИ, был членом парткома института. А денег на жизнь не хватало. И он пополнил ряды людей с клетчатыми сумками. Стал челноком в свободное от основной работы время. В конце 80-х рука рыночной экономики робко постучала в квартиру на последнем этаже дома номер 17 по улице Краснова, где жил Олег. «Рыночной» – в буквальном смысле слова. Олег закупал в Одессе и Молдавии «товар» и перепродавал его на польских рынках. Потом на злотые покупал в Польше другой товар и перепродавал его уже в Одессе. Каждые выходные он десантировался в Польше с тысячами таких же, как и он, сотрудников НИИ, учителей и бывших военных, а по будням делал вид, что создает автоматизированные системы управления для несуществующего народного хозяйства, и заседал в парткоме обновляемой Горбачёвым партии. И пока он сидел на «работе», его жена Надежда, оправдывая свое имя, носилась по магазинам в поисках каких-то странных, с моей точки зрения, вещей для дальнейшей перепродажи. Олег говорил, что их образ жизни выражается формулой «товар – деньги – товар – деньги… и далее до бесконечности», а я называл этот процесс проще – «круговорот говна в природе». И вот в 1990 году вышло историческое постановление, которое законодательно разрешало свободное хождение валюты, в том числе ее ввоз на территорию СССР! Олег бросил свой НИИ и перестал платить партвзносы. В парткоме доллары не принимали.

На моей актерской жизни ни одно постановление партии и правительства никак не отразилось. Получение ролей от этого не зависело – и холодильник не заполнялся. Правда, говорить стало можно обо всем! Театр, в котором я служил, превратился в дискуссионный клуб. Свобода слова уничтожила искусство намека, и крик с матом стали обычными в любом споре. Я помню, как один народный артист России кричал другому:

– Вадим, пойми! Я был мальчишкой и видел Сталина на расстоянии вытянутой руки, вот как тебя сейчас! И я никогда, ты слышишь, ни-ко-гда не поверю, что он был плохим человеком!!!

А Вадим схватил тяжелый стул и с криком «Боря, я убью тебя!» начал гонять оппонента по закулисью.

А еще один народный артист (только уже всего Советского Союза) по наивности на старости лет вступил в партию за год до ее отмены, а другой (даже не заслуженный!) спросил его:

– Что, хотите умереть коммунистом?

И уже навстречу Борису и Вадиму бежала новая жертва перестройки и гласности с криком «Он меня убьет!», преследуемая молодым шестидесятипятилетним коммунистом, который размахивал бутафорской шпагой.

И два всем известных стукача, которые поначалу выглядели затравленными, постепенно примкнули к наиболее революционно настроенной части труппы. И раз в два месяца в театре бесплатно выдавали гуманитарную помощь, сухой паек солдат НАТО: банку сосисок, концентрированный суп, рис быстрого приготовления, плитку шоколада и пачку презервативов. Вероятно, за особый вклад нашего театра в европейскую культуру! И доска объявлений на первом этаже изменилась согласно духу времени. Если раньше она извещала о праздниках, панихидах и экскурсиях, то теперь пестрела такими предложениями: «Продам партию отличных кроссовок по цене ниже рыночной или поменяю на гречку», «Брус пятидесятка, срочно! 10 кубов. Сухой. На реализацию. Обращаться к осветителю Игорю», «25 декабря желающие могут приобрести майонез и мандарины. Запись у помощника завтруппой Оксаны», «Топливные и воздушные фильтры для „жигулей“ всех марок. Не выходя из театра. Толик». И в правом нижнем углу: «Друзья! В Доме ветеранов сцены закончились продукты. Есть практически нечего. Поможем нашим старикам! Примем любую помощь. Профком»… Как-то моя «восьмерка» забарахлила, не завелась, и я поехал на спектакль на метро. В вагоне встретил моего соседа по гримерке Валеру. Мы вышли на Сенной, закурили и пошли в сторону театра. На углу Садовой и Дзержинского какой-то нищий, лежащий на тряпках, попросил у нас денег. Мы развели руками.

– Ну хоть закурить найдется? – спросил он.

Валерка протянул ему «Беломор», а я – пачку «Примы» без фильтра. Какой мужичок, такой и табачок! Нищий выбрал «Приму» и прикурил у меня. Мы отошли и услышали, как он тяжело закашлялся. Мы обернулись, и он, задыхаясь, крикнул нам:

– Ребята! Как же вы ЭТО курите???!!!

Я понял, что в жизни нужно срочно что-то менять!

Я пришел за советом к моему приятелю кооператору Марику. Марик к этому времени сумел заработать свои первые 100 000 долларов! У него был маленький цех, в котором делали «тематические» стеариновые свечки в виде фигурок Горбачёва, Ельцина и других знаковых персонажей эпохи. Причем фитили у них торчали из разных частей тела – не буду уточнять каких. Поджигать свечку можно было исходя из своего личного отношения к политику. Кроме того, Марик занимался стройматериалами и сантехникой. Недавно Марик купил новую «девятку». Припарковал ее под окнами какого-то института, в котором разные кооперативы арендовали помещения. Пока он поднимался на лифте, бандиты взорвали чей-то офис. Двухсоткилограммовый сейф взрывной волной выбросило из окна прямо на крышу его еще не обмытой машины…

Марика я застал дома в совсем разобранном виде. Он ходил в одних семейных трусах враскоряку, как кавалерист, широко расставив ноги, и стонал.

– Марик, что случилось? – спросил я.

– Случилось то, что я дебил! – ответил он.

– С этого