Бармен отеля «Ритц» - Филипп Коллен

укладывает бутылки в сумку, заворачивая их в крафт-бумагу, чтобы они не тенькали друг о друга. Доходит до бордосских вин, примеривается к Haut-Brion 1921 г. Передумывает и берет в итоге Petrus 1909 г. Потрачено меньше двух минут; он успевает забежать в раздел бургундских вин, где берет «Романе-Конти» 1933 г. Уже собирается подниматься из подвала, как слышит такой знакомый гортанный говор:

– А что там внизу?

Черт. Коротышка-лейтенант решил проявить усердие. Франка охватывает паника. Что ему сказать? Сто тысяч бутылок – как можно оправдать их присутствие в этом подвале? Пот течет по спине. Дыши ровно. Старые деревянные ступени скрипят под сапогами лейтенанта. Немец таращит глаза.

– Майн Готт! Вас ист дас, герр директор?

– Винный погреб, – сухо отвечает Элмигер.

– Отеля «Ритц»?

– Совершенно верно.

– Прекрасно! Значит, вы прятали от нас это сокровище. Реквизируем!

Элмигер с поразительным самообладанием останавливает его одним взмахом руки.

– Сожалею, господин оберлейтенант, это невозможно.

– Ах, варум?

– Э-э… это личный резерв рейхсмаршала Геринга.

– Майн Готт! Прошу прощения!

– Господин Мейер выполняет здесь роль сомелье, отбирает вина, – продолжает Элмигер. – Вкусы рейхсмаршала он знает, как никто.

– Яволь, Яволь. Забудьте все, что я сказал…

Элмигер улыбается.

– Не желаете бутылочку к обеду, господин оберлейтенант? Разумеется, строго между нами.

– Нет, данке шен.

– Хорошо. Значит, мы закончили? Я, как и вы, немного спешу.

Через несколько мгновений они снова вдвоем – в курьерском грузовичке «Ритца».

– Я взял пять бутылок.

– Отлично.

– Надо сказать, вы просто поразили меня своей находчивостью. Немец так остолбенел, словно сам Геринг поймал его с поличным. Лихо вы его.

Элмигер скромно улыбается и откидывается на пассажирское сиденье. Поворачивая на бульвар Пастера, Франк украдкой смотрит на управляющего. Элмигер напоминает ему некоторых людей, которые на арденнском фронте под огнем противника раскрывались совсем с другой стороны. Сначала они казались всем слабаками, тихонями, чуть ли не трусами. Часто это были учителя или помощники нотариуса – чуть что, такие хандрят, тоскуют по дому. От страха гнутся в три погибели, едва не теряют каску. Солдаты не любили таких унтер-офицеров, думали, с ними точно пропадешь. А потом неожиданно их осторожность, предусмотрительность, человеколюбие помогали выжить. Под пулями в них закалялась сила характера. Они распрямлялись, подтягивали ремешки касок, укрощали страх. И с каждым днем, проведенным под градом снарядов, эти люди, которых окружающие не ставили ни во что, приобретали авторитет и симпатию, притягивали к себе других и под конец вели за собой в атаку.

– О чем вы думаете? – спрашивает Франк, протирая запотевшее лобовое стекло.

– Моя жена Люсьен рассказала мне, что в декабре вы добыли для нее фальшивые документы и помогли одному из наших друзей сбежать из Парижа…

Перекресток. Ситроен останавливается.

– Но ведь мадам Элмигер поклялась мне, что вы ничего об этом не узнаете…

– Не беспокойтесь. К тому времени я уже знал от Зюсса, что вы оказываете такого рода услуги. Речь шла об одном из моих самых близких друзей, он попал под облаву в Лионе и был отправлен в лагерь Дранси. Он сумел подкупить одного из охранников с помощью денег, которые передали ему с посылкой. Так он сбежал из лагеря, а потом в декабре три недели скрывался на чердаке «Ритца». Благодаря добытым вами документам он смог добраться до Испании. Теперь он в Лондоне, в безопасности.

– Рад, что принес пользу.

– Вы не только приносите пользу, Франк. Вы тоже настоящий смельчак.

Элмигер все знал.

– У меня вопрос, господин Элмигер…

– Пожалуйста.

– Почему вы уволили Мари Сенешаль?

– За распущенность. Она устроила такой цирк! Горничные просто сами лезли к немцам в постель, это надо было прекратить. Отбивали друг у дружки кавалеров.

– Значит, вы ее выгнали не за донос о том, Лучано – еврей?

– Конечно нет! Вы что, не знаете, кто донес на вашего ученика?

Франк чуть не пролетел мимо поворота на улицу Вожирар.

– А вы знаете?

– Конечно, знаю! Я думал, вы тоже в курсе. Младший повар из рыбного цеха, Бертран Бартерот.

– Бартерот? С трудом припоминаю, кто это…

– Чуть за тридцать, родом из Шербура. Он случайно оказался с Лучано в служебном туалете, у соседнего писсуара. И увидел, что мальчик обрезан. Бартерот тут же позвонил одному из подручных Лафона в надежде получить премию. Через три дня этот подонок уволился из «Ритца» и примкнул к ищейкам с улицы Лористон.

– Ну и ну…

А Франк так хотел как следует проучить эту Мари Сенешаль. Выдумывал разные каверзы, чтобы отомстить ей. Вот дурак. Мог вляпаться ни за что в большие неприятности.

– Мари Сенешаль – славная девчонка, вы же знаете, – продолжает Элмигер, словно читая его мысли. – Просто ей хочется замуж! Ну и хватает то, что есть под рукой. Молодые французы либо в Германии на трудовой повинности, либо в Сопротивлении, так что выбор невелик. А осуждать легче всего.

Франк не находит ответа.

– А что слышно о мальчике?

– Никаких вестей.

На прошлой неделе Франк решился послать телеграмму в Hôtel du Palais в Биаррице, но так и не получил ответа.

– А про господина Зюсса что-то слышно?

– Тоже ничего. Взял и испарился, – говорит, наконец, Франк. – Никого не осталось, только мы с вами – и метель вокруг.

2

20 февраля 1944 г.

Десять месяцев в руках гестапо! В каком состоянии человек выходит оттуда?

Бланш Озелло только что выпустили, и все сотрудники отеля вышли встречать ее в вестибюль на улице Камбон. Все, кроме Вдовы, которая сказалась больной – радикулит. Горничные перешептываются, официанты смотрят серьезно, а кухонная обслуга переминается, засунув руки в карманы. Жорж – рядом с метрдотелем и сомелье. Франк возле входа, но во втором ряду. Отсюда он видит почти всех, и даже пару немецких солдат в форме, затесавшихся в ряды персонала. Совсем молодые парни, не старше Лучано, с такими же невинными мальчишескими лицами. Только они без колебаний доложат куда надо о возвращении в «Ритц» Бланш Озелло. Вдруг пробегает шепот. Идут! Сначала только контуры на фоне света: фигура женщины, тонкая и легкая, как птица, держится за руку мужчины с тростью, со шляпой на голове. Худоба Бланш еще заметнее, когда пара входит под свет электрических ламп. Бледное лицо стало резче, кожа прозрачно-желтая, темные круги под лихорадочно блестящими глазами так глубоки, что почти не видно глаз. Она еле бредет, цепляясь за руку мужа, словно вот-вот упадет, рухнет, канет в небытие, если отпустит его хотя бы на мгновение.

Она удивлена, что так много людей, она понимает, что эта молчаливая встреча – знак сочувствия, ее измученное лицо морщится в застенчивой, детской улыбке.