Виктор Васнецов - Екатерина Александровна Скоробогачева

другое, и это другое – живая художественная душа их обоих и творческий талант самого Саввы Ивановича, по некоторым особенным чертам редкий, – эта художественная жилка проявляется в нем много, различно и в скульптуре, и в музыке, и, в особенности, в драматическо-поэтическом искусстве, но самая характерная его черта как человека – это способность возбуждать и создавать кругом себя энтузиазм, работая с ним немудрено взвиться и повыше облака ходячего. Это не талантливая только натура, но истинский художественный талант. В продолжение 15 лет на нашей сцене им было дано столько оригинального и даже небывалого, что любая сцена могла бы гордиться. Такая деятельность уже выходит из рамок семьи, это общественная деятельность. Ведь только не пишут и не печатают об этом, да и слава Богу, что не пишут. Интимная работа в Искусстве всегда плодотворнее. Припомним веселую “Каморру”[421] – ведь это настоящий жаркий Неаполь, хоть и берзыш и даже мошенник, но живой и певучий, эта labellaHaboy, labellavire. Хан Haмык из Италии – то не угодно ли прямо в Татарву – так переселить может только крупный талант. И в татарье он отыскал искру оригинальнейшей поэзии. Кто забудет грустно-поэтическую песенку Черного Тюрбана: “Ты как майский луч и т. д.” А уж сам хан Намык навеки хан Намык! Да еще прибавить сюда изумительно тонкую и до редкости художественную игру Спиро! <…>

Ну, теперь о Снегурочке. Создана она не нами и не Саввой Ивановичем, а бессмертным Островским, но мы знали ее так полно и глубоко, точно она стала нашей родной Снегурочкой! Слышали мы (там наверху) жалобы Купавы, слышали и видели тоску о любви милой и бедной Снегурочки. Лель-красавец (даже два) нам песенки пел. Вакула-бобыль о сладкой браге тосковал, а бобылиха о кике[422] рогатой бредила, да не простой кике, а с окатным жемчугом! А премудрый светлый царь Берендей нашим царством правил, и славный Бермята ему подъеркивал. А бояре да дворяне, посадские люди, торговые гости царю радовались, а гусляры царство славили! И весна-красна три раза спускалась к нам на землю! Да – что греха таить – и Дед Мороз на свою долю побурлил и пображничал. Да, веселые то были зимы, Берендей, не забудете Вы их! Много перечувствовано, много пережито в этих стенах! Вот перед нами вся эта юная прелесть росла, на наших глазах и уже выросла, и за ними и еще маленькие забутонивающиеся души. Дай Господи, чтобы все высокое, чем мы были живы, возрасталось в их душах и дало бы плоды добра и красоты. Светлым созвездием горит эта звезда на небосклоне житейской суеты и жестоко необходимой прозы! Ярко и мятежно горит звезда главы семьи, тихо, лучисто и тепло светит его спутница, а кругом созвездие милых детей. Скатилась одна…[423] Ну, она там с ангелами! Да будет счастлива и благословенна та семья, ведь светлой музе чистого искусства есть уголок преклонить свою прекрасную многострадальную славу! Выпьем с благодарностью и радостью за здоровье наших дорогих и родных Савву Ивановича и Елизавету Григорьевну с их чады и домочадцы на многая, многая лета!»[424]

Быстро пролетел этот памятный день встречи друзей-единомышленников в гостеприимном доме Мамонтовых, а затем Виктор Михайлович уехал в Киев, и работы по живописному убранству собора поглотили все его время и силы более чем на полгода. Он позволял себе в то время только редкие часы досуга, которые предпочитал проводить в семейном кругу или у Праховых.

Сила духа, несомненно, не раз «спасала» Васнецова в весьма непростых ситуациях, которые не могут не возникать при выполнении столь масштабных дел, неизбывной работы, в том числе официальных заказов. Отдаленной аналогией работы Васнецова в Киеве можно назвать титанический труд Микеланджело Буонарроти при росписи Сикстинской капеллы в Ватикане в 1508–1512 годах. Тогда его частым непрошенным гостем становился сам заказчик – папа римский Юлий II, отличавшийся самодовольством, чрезвычайно упрямым, несговорчивым нравом. Микеланджело нашел способ прекратить его не в меру частые визиты в капеллу, однажды сбросив, будто случайно, с лесов тяжелые доски. К тому запредельному напряжению сил, которого от него потребовала работа в Сикстинской капелле, Микеланджело с грустной иронией обращался в стихах:

Я получил за труд лишь зоб, хворобу

Да подбородком вклинился в утробу,

Грудь – как у гарпий; череп, мне на злобу,

Полез к горбу; и дыбом – борода;

А с кисти на лицо течёт бурда,

Рядя меня в парчу, подобно гробу;

Сместились бедра начисто в живот,

А зад, в противовес, раздулся в бочку;

Ступни с землею сходятся не вдруг;

Свисает кожа коробом вперед,

А сзади складкой выточена в строчку,

И весь я выгнут, как сирийский лук[425].

Уже закончив росписи и представив их папе римскому, Микеланджело мог позволить себе говорить с ним предельно резко. Когда Юлий II высказал пожелание добавить в живопись золото «для красоты», художник ответил ему: «Эти люди были бедные, и золото тут неуместно»[426].

В подобной ситуации оказался и Виктор Васнецов. Он и другие художники-«соборяне», чтобы не отвлекаться от работы, ввели строгий режим посещения собора для всех лиц, в том числе высокопоставленных. Однако к пожеланию художников не прислушался одесский генерал-губернатор фон Роот. Виктор Михайлович, проявив смелость и находчивость, спустившись с лесов, попросил непрошенного гостя предъявить пропуск. Возмущению сановника не было пределов: «Какой еще пропуск? Я буду жаловаться на вас в Петербург! Пошлю телеграмму министру внутренних дел! Меня все знают при дворе!» Виктора Михайловича тирада фон Роота ничуть не смутила, он настоял на своем, а коллеги-живописцы после неудавшегося визита генерал-губернатора, смеясь, поздравляли его с блестящей победой.

В начале 1890-х годов Виктор Михайлович должен был регулярно покидать столицу для завершения работ по росписи киевского Владимирского собора. Одна из таких поездок состоялась для завершения живописи на хорах храма в январе 1893 года, вероятно, сразу же после Рождества Христова, которое Васнецов свято чтил. Прибыв в Киев, он писал Александре Владимировне:

«Милая, дорогая моя Сашечка,

вот я и в Киеве. Остановился на сутки в Метрополе и на другой день – вторник – перебрался к Караваевым, <…> Ехал я благополучно – спутник был Мих[аил] Мих[айлович] Иванов[427], нельзя сказать, чтобы очень веселый! В соборе был и осматривал работу. Костенко работал исправно, но мне работы очень много. Теперь займусь подготовкой лесов. Прахов тоже тебе кланяется. Сегодня обед у них, кажется, по случаю Иванова Михаила. Котарбинский тут. У Платоновых был»[428].

Однако работа в соборе поглощала почти все время и силы