Дневники, 1915–1919 - Вирджиния Вулф

всерьез и отчасти объясняю его изменения потребностью защищать свои взгляды отказника от военной службы. Он немного застенчив, но все же выполняет задачи, рассылает письма, привлекает новых людей и организует встречи посвященных в клубе «1917», где они планируют самые крайние меры. Странно, что люди постоянно попадают в эти отдельные группы, которые никак не могут объединиться, и каждая из них отстаивает свою полную правоту. Меня же на этой неделе бесконечно донимал важный вопрос о слугах. Не проследив все этапы, я не могу рассказать историю целиком. Вопрос заключался в том, ехать ли Нелли и Лотти к Нессе на 3 месяца. Сначала они с радостью согласились, потом колебались и просили гарантий, что мы их вернем, потом дали формальное согласие, потом решительно отказались; затем в качестве посредника приехала Трисси [Селвуд], провела у нас ночь, спорила и убеждала их, то выигрывая дело, то проигрывая. Наконец-то мы с ней нашли в Сохо вдову с ребенком, которая займет эту должность, и теперь, после множества разговоров, эмоций, писем, телеграмм, переговоров, компромиссов и дипломатии, способных воспламенить целую Европу, все встало на свои места. Насколько я могу судить, образ Трисси — это единственное, что безвозвратно испорчено в наших глазах, а ценность остальных даже немного возросла. На одном из этапов агонии у нас обедали Гертлер и Котелянский. Гертлер — пухлый бледный молодой человек, одетый по случаю в очень элегантные брюки-дудочки[767]. Лицо немного напряженное и измученное, но сам бы он, очевидно, предпочел, чтобы его личность описывали словом «могущественный». Во всех евреях есть какой-то концентрат, мощным источником которого в случае Гертлера является ум. Кроме того, он явно эгоист. Он хочет покорить искусство силой воли. Несмотря на агрессивность, с ним стоило пообщаться. Л. отметил его удивительную прыть. Гертлер был близок к тому, чтобы рассказать нам историю всей своей жизни. Я чувствовала, что, как и в случае некоторых женщин, чрезмерное угнетение привело его к противоестественным убеждениям. Он осмотрел нашу мебель и картины. Он сказал, что ему больше всего нравятся яркие вещи в комнатах для ночлега. Он никогда ни с кем не чувствовал близости. Он считает себя намного умнее большинства художников. Котелянский снисходительно молчал, делая вид, что почти не замечает происходящего. Оба рассказали о своих еврейских семьях. На Гертлера, равно как на Марри и Кэтрин, по моим ощущениям, брошена тень «преисподней». Ему нельзя доверять, и, в принципе, я могу представить, насколько он беспринципен. Котелянский совсем другой — в его вкусе скорее солидная мебель комнат для ночлега, но с налетом романтики.

Нас посетила Маргарет, которая тут же разразилась пламенной кооперативной речью большого размаха; причитания, вздохи и слишком оптимистичные ожидания — сплошные преувеличения реальной ценности вещей, как мне показалось. Голосование против мирного урегулирования на Конгрессе[768] кажется ей невыразимо важным и ужасным. Она все еще поговаривает об отставке в следующем году, но разговор прервался странным попаданием чего-то в глаз Л.; он умчался к аптекарю, а я, оставшись наедине с Маргарет, отбросила всякое приличие. Фергюссон вытащил из глаза какую-то мелкую мушку; Л. вернулся и снова ушел, а М. задержалась до последнего поезда. Она — прекрасный образец публичной женщины, типаж которой, в конце концов, не менее примечателен, чем литературный, хотя еще не так хорошо изучен и зафиксирован. Эксцентричность забавляет меня, но, по правде говоря, я уже перестала следить за их заговорами и доносами. У них есть привычка считать себя загнанными до полусмерти, перегруженными работой без сна и отдыха, и ни разу за время нашего знакомства Маргарет не жаловалась на какие-либо проблемы здоровья, кроме усталости. Но это все мелочи, а прямота и восхитительная сила ее характера всегда вызывают у меня восхищение. Обладай она более острым умом, или утонченностью, или какой-то дисциплинированностью, которых у нее никогда не было, Маргарет могла бы творить чудеса. Иногда мне кажется, будто она считает свою работу недостаточно хорошей. Или это всего-навсего ужасающая тень старости, в которую ни Роджер, ни Голди, ни вообще кто-либо из них не может войти без содрогания.

Однако все замечания по поводу госслужащих можно приписать и Кэ. Вчера вечером она поужинала и осталась у нас на ночь, а сегодня утром пунктуально отправилась на работу. Через силу обсуждая разные вещи, Кэ кажется согнутой под грузом ответственности, который, полагаю, сейчас уже неподъемен. Кроме того, она размышляет о войне. Думаю, ее собственное счастье полностью угасло со смертью Руперта[769], а она выбрала несоразмерно более бедную и одинокую жизнь, чем хотела. Если все так, то ее иллюзии о ценности письменного стола в транспортной конторе и галлюцинации о своем измученном, издерганном, загнанном состоянии — это еще мелочи. Нам они показались немного преувеличенными. Данная атмосфера, порожденная работой в офисе, как и все остальное, — обычное дело. Ей предложили место в Ньюнеме. Итак, мы все вступаем в ряды людей среднего возраста, обремененных грузом ответственности. Это наводит на меня тоску. Во всяком случае, неудачи сохраняют молодость.

Сегодня перед чаем я закончила набирать последние строки рассказов Кэтрин Мэнсфилд — всего 68 страниц.

27 июня, четверг.

Отголоски великих событий в Чарльстоне все еще слышны, особенно в районе кухни[770]. Надеюсь, никаких больше действий по этому поводу предпринимать не придется; во вторник днем я потратила впустую кучу времени на написание сначала грубого, а потом спокойного письма Нессе, излагая свою версию нашей добродетели и подлости Трисси. Л. тем временем занимается гранками. Конгресс лейбористов[771], конечно, не способствует завершению работы над книгой[772]. Л. провел там вчера весь день, и у него было предчувствие внезапного визита Керенского[773]. Мне по-прежнему трудно разбираться в политике Лейбористской партии, да и в любой другой, но с опытом, полагаю, это будет не сложнее, чем рецензировать мистера Меррика. Интерес к политике у наших друзей сейчас цветет и пахнет. Адриан и Карин стали бунтарями-экстремистами — их можно встретить в каждой галерее и на любом собрании. После ужина Л. пришлось дважды рассказать всю историю: сначала Маргарет, а потом Белле [Вулф]. Белла — анти-большевичка, но важно то, что все принимают ту или иную сторону. Каждый считает ситуацию в стране личным делом.

Миссис Вулф и Герберт [Вулф] ужина у нас во вторник. У нее, как мне кажется, есть качества человека, который так и не повзрослел, несмотря на 9 детей и кучу забот. Она сплетничает, веселится, рыдает, чувствуя, что так надо, но при этом душевно делится воспоминаниями и как-то