Дневники, 1915–1919 - Вирджиния Вулф

Сейчас не то время года, чтобы разжигать камин и устраиваться поудобнее возле него. На самом деле я испытываю некоторые трудности с чтением. Окна открыты; дети по соседству играют в саду; из комнаты учителя пения над прачечной доносится одна и та же песня; птицы поют на деревьях. Хочется бродить по зеленым полянам. Невозможно сосредоточиться, поэтому и некоторые события остаются незаписанными. В такую погоду всегда много общения; Адриан и Карин ужинали у нас в воскресенье; она решительно артистична в своем печальном образе, ярко-зеленом платье с большим количеством вышивки. Они живут довольно обособленно от нашего мира — ото всех миров, как мне кажется, хотя я могу ошибаться. Адриан никогда не утруждает себя встречами с другими людьми, а вместе с Карин они так слиплись, что едва ли могут считаться хорошими гостями на вечеринке. Однако Адриан был забавен. Предвзятость заставляет думать, что у меня весьма выдающиеся родственники. Я всегда смеюсь над его рассказами о Саксоне: «Ему нужно целых 15 минут, чтобы перейти из лежачего положения в сидячее». Адриан наблюдателен, ехиден, но добрее, чем раньше. У него есть вкус, а у нее — энергия. Еще я видела Аликс и даже пригласила ее на ужин, поскольку Л. не было дома. Думаю, слабейший лучик света заметен на горизонте ее кромешной тьмы. Она способна представить себе возможность найти однажды подходящую книгу для чтения. Она пробовала математику Берти [Рассела], не дочитала, но не отвергла полностью мое предложение взяться за историю права. Она хочет работать над чем-то, что никому не нужно и никогда не будет использовано, увидено или прочитано, и тратить при этом не больше трех часов в день.

Потом ко мне на чай приезжала Кэррингтон, а Л. снова готовил речь. (Количество его дел сейчас не поддается подсчету: Лига Наций и все ее неудачи, журнал «War and Peace» и его перспективы, а еще настойчивые темнокожие[743] и комитет клуба «1917».) Кэррингтон пробыла у нас более двух часов, что само по себе, я думаю, является признаком молодости. Из-за смеси импульсивности и самосознания она кажется странной. Иногда я удивляюсь тому, что с ней происходит: она так страстно хочет угодить и то умиротворенная, то беспокойная и активная. Полагаю, влияние Литтона сильно нарушило ее душевное равновесие. Она по-прежнему испытывает безмерное и странное восхищение им и нами. Не уверена, что это разборчиво с ее стороны. Она смотрит на происходящее взглядом художника; Кэррингтон переняла у Стрэйчи оценку людей и искусства, но все равно остается таким суетливым и нетерпеливым, таким рыжим, крепким и любознательным созданием, которое просто не может не нравиться. Она посвятила меня во все сплетни. Джоз женился на своей глухой гувернантке и тем самым разрушил надежды бог знает скольких Марджори[744]. Ее отвергли наиболее грубым образом и унизили на глазах у всех друзей — так, по крайней мере, мне кажется. Литтон жалуется, что критики не нападали на его суждения. Они копировали друг друга и хвалили без особых изысков. Тем не менее книга выходит в новом издании, а пожилые люди, Оттолин и Голди, щедро ее нахваливают. Сама я еще не дочитала и, более того, уклонилась от формулирования собственного мнения, ожидая, что чтиво окажется довольно сложным. В любом случае, поскольку я вот-вот начну готовить ужин, а еще собираюсь послушать «Волшебную флейту[745]», начинать сейчас нет смысла. Оливер завел новую любовницу, Барбара и Саксон уехали из Эшема, и больше я пока не могу вспомнить никаких сплетен.

7 июня, пятница.

Одна вещь, сказанная Адрианом, позабавила меня. Его пугают лица людей на вересковой пустоши: «они как у горилл или орангутангов — совершенно нечеловеческие и пугающие», — и он тоже разевает рот, как обезьяна. Адриан объясняет это войной, хотя я помню и другие его подобные высказывания в прошлом. Возможно, ужасное чувство общности, которое порождает война, словно мы все вместе сидим в одном железнодорожном вагоне третьего класса, привлекает больше внимания к животному в человеке. На днях Л. рассказали, что налеты осуществляют женщины. В разбитых самолетах нашли их тела. Они меньше и легче, поэтому для бомб остается больше места. Возможно, я сентиментальна, но мне кажется, что эта мысль придает войне особый оттенок ужаса.

Я сходила на «Волшебную флейту» и стала лучше думать о человечестве, ведь оно способно и на такие вещи[746]. Голди сидел со мной в одном ряду и думал, смею предположить, о том же, о чем и я, хотя близость двух молодых людей могла окрасить наши мысли по-разному. Там были Роджер, Пиппа, Шеппард и, наконец, Мэри Хатчинсон с Джеком[747], Аликс и Джеймс Стрэйчи — все они на мгновение оказались в одном холле в полумраке, поскольку солнце в 10 часов вечера после жаркого дня уже успело покинуть небо. Мэри и Джек своими парадными костюмами вернули меня примерно на 20 лет назад, вернее, перенесли в Новый английский художественный клуб[748]; она с напомаженными волосами, а он с румянцем и черной лентой через всю рубашку спереди. По дороге домой в повозке я увидела Джин [Томас] и спряталась за офицером. Я успешно увильнула от нее на выходе, а потом, спеша уйти по главной дороге, отчетливо услышала, как меня окликнули: «О, а вот и Вирджиния». Я замешкалась, не желая останавливаться, но, сочтя подобную грубость невозможной, повернулась и увидела Джин, крайне удивленную, поскольку она, по ее словам, всю дорогу вспоминала меня. Она представила меня Энн. Будучи прикованной к постели, я часто видела ее — даму, имевшую любовную связь в Индии, которую, надеялась Джин, та сможет пережить. Я разглядела лишь безликую фигуру и продолжила свой путь, а Джин сердечно попросилась в гости.

Я, конечно, признаю свое тщеславие, но люди, безусловно, ведут себя очень приветливо, стремясь проделать весь этот путь к нам. Думаю, мы составляем весьма интересную группу людей. Во всяком случае, Сэнгеры[749], Котелянский, Гертлер и Пиппа — все они ждут приглашений, а Оттолин не перестает громко зевать в ожидании выходных. А еще мы обещали встретиться с Уотерлоу.

17 июня, понедельник.

Очередной перерыв в десять дней приводит меня к итогам нашего визита к Уотерлоу. С присущей им неуклюжестью они выбрали дом в деревне Оар и сняли его на 28 лет, хотя это явно не лучший вариант, если учесть богатый выбор[750]. Окна выходят на унылый фермерский двор, а холмов практически не видно, поскольку дом находится слишком низко