Дневник. 1964-1972 - Александр Константинович Гладков

и к Леве. У него Сарнов. Рассказы о Вал.[72] На идеологическом совещании много нападок на «Нов. м ир» и в том числе на повесть Можаева и на всю «линию» журнала. Твардовский в Сухуме, там сидит Дементьев. Три оратора: секретари из Баку, Грузии и Узбекистана требовали полной реабелитации Сталина.

Разбирая вчера бумаги отцовские и мамины, нашел мамин дневник самого начала революц. лет и он пронзил мне душу.

[строка отточий]

Был в городе. Завтра еду (с Машкой) на машине в Ленинград с остановкой в пути. Приедем на другой только день. Через несколько дней вернусь. Звонил Эмм<е>: она беспокоится — хорошо говорила, моя милая… <…>

Теплый, хмурый денек, но без дождя. Как я довезу Машку?

23 окт. Приехал сегодня из Л-да так же, как ехал туда, на Волге Бо р[иса] Нат [ановича] Туда выехали 18-го часов в 12 дня. Около 5 часов были в Вышнем Волочке, где остановились в гости н [ице] «Березка». <…> Утром выезжаем дальше. Обедаем в Новгороде в гостинице Садко, вполне прилично. <…>

В ВТО мне неожиданно заплатили более 150 р. <…> Наконец, смогу послать деньги на ул. Грицевец. Отдал Леве долг 45 рублей.

26 окт. <…> Письмо от Н. Я. — беспокоится о моем здоровьи и предлагает приехать ко мне помочь. <…>

28 окт. <…> Топлю печь. Но все равно не могу согреться.

Нежное письмо от Эммы, телеграмма от Дара и письмо от Шаламова. <…>

30 окт. [Н. Я. о копиях писем к ней от О. Э., которые доставили в США. Подробно: Шумихин 2000, стр. 577–578]

31 окт. <…> Утром запасался топливом на два-три дня и просматривал Платонова с целью выискать сюжет для сценария.

Можно бы и «Епифанские шлюзы», и «Сокровенный человек», но не разрешат: сама собой образуется аллюзия[73].

Если бы Э. П. [Гарин] согласился играть не комедийную роль (вернее — не чисто комедийную), можно бы сделать сценарий на основе рассказа «В прекрасном и яростном мире» с дополнениями из других «железнодорожных» рассказов. Вряд ли он и Хеся (она — особенно: тут, кажется, решает она) согласятся. Но мое дело предложить…

1 нояб. Вчера под вечер поехал в город — к Н. Я. на день рождения. Обед с Нат. Ив-ой, Харджиевым, каким-то Володей[74], потом приходят Саша Морозов, Мелетинский и Семенко[75] (да, забыл еще Вику Швейцер и некую Лену — кто она, не знаю толком). Я принес бутылку шампанского, которой Н. Я. обрадовалась. Морозов принес гранки «Разговора о Данте». Ночевал у Левы. Дурные слухи о «Новом мире». Дело идет к снятию Твардовского. Журнал душат. <…> [в о время обеда у Гариных] Рассказываю о своей идее (Платонов). Беру повесть Солженицына [см. ниже]. <…>

2 нояб. <…> Читаю [ «Раковый корпус»] Солженицына, который мне не слишком нравится.

3 нояб. <…> Прошлой ночью прочитал «Раковый корпус» С-на. Это куда хуже того, что я ждал после преувеличенных восторгов многих и в том числе Саши Борщаговского [76]. Во-первых, плохо написано, безвкусно литературно, иногда на уровне Коптяевой и Кочетова [77], во-вторых, многое поверхностно, мелко-тенденциозно, например, вся линия Русанова и его семьи. Лучше прочего: женщина-врач, молодой человек, ссыльный и еще в конце рассказ о муже и жене поселенцах, довольных своей судьбой. Все, что касается любви и женщин, очень плохо. В целом — ниже надежд, возлагавшихся на автора[78].

4 нояб. <…> Успех моей ходящей по рукам рукописи все возрастает. Капризный и злоязычныий Мацкин [79] хвалил меня без удержу. Я видимо сказал в ней нечто, что ожидалось всеми. Это наверное именно то, о чем говорил мне прошлой зимой Берковский. Мацкин нашел среди моих записей одну фразу, которую он случайно слышал от Б. Л. и это уверило в полной «правдивости» моих записей. <…>

Как это ни странно, но «Встречи с П.» — иначе и по-другому дали мне то, что в ином масштабе дала пьеса «Давным-давно» — и больше ничто из всего мною написанного. «Д. д.» дала всенародное и длительное признание и любовь театралов и актеров, а воспоминания о Б. Л. — восхищение и признание узкого круга знатоков, стихолюбов и лучшей части литературного мира. Более того, эта рукопись принесла мне много новых друзей, куда более интересных, чем мои былые «исторические» друзья — все эти Арбузовы, Штоки и другие.

5 нояб. <…> Лева в прошлый раз был очень мрачен и говорил, что хочет удавиться от безденежья. <…> Он умный и хороший малый, но безволен, податлив кружковым вкусам и не умеет иногда взять себя за шиворот и потрясти.

Все это не беда, но меня иногда сердят его безапелляционность и апломб. <…>

7 нояб. Пишу это в Л-де. Приехал вчера.

Третьего дня до поезда у Гариных. Хесе нравится мое предложение об экранизации цикла железнодорожных рассказов Платонова. Эраст Павлович это не прочитал: у него ухудшение с глазом. <…>

9 нояб. <…> Вчера днем у Дара и В. Пановой. <…> Гинзбург-Аксенова о трудных отношениях с сыном: он под влиянием жены, которая не захотела прописать ее на их площади. <…> Почти не общаются. Как она хлопотала о прописке в ЦК[80] и разговаривала с Черноуцаном [81]. <…>

Вечером у Л. Я. Гинзбург, которая в разгаре работы над предисловием к Мандельштаму. Часа 4 разговариваем о Мандельштаме и злобах дня.

13 нояб. <…> 16-го в ССП в секции прозы обсуждение повести Сол — на «Раковый корпус». Говорят, пускать будут по особым приглашениям. Но мне, если и хотелось бы пойти, то только из любопытства свидетеля истории, а не из сочувствия автору. Повесть эта мне не понравилась во многом. М. б. из-за преувеличенных восторгов ее поклонников. Т. е. ожидал большего.

Много разговоров о готовящемся съезде писателей. Ждут избрания председателем ССП Шолохова, что конечно очень плохо, ибо его авторитет покроет банду Алексеевых. Думают, что он может выступить против «Нов. м ира». Так или иначе — снова, в который раз, судьба журнала на волоске.

<…> Все вокруг сложно и противоречиво, м. б. потому что мы привыкли к самодержавию и единой, хотя и злой воле, а теперь факты жизни управляются конгломератом разных воль и тенденций. Запрещение «Военных дневников» Симонова и выход дополнительного третьего тома мемуаров Эренбурга, травля Твардовского как редактора «Нового мира» и разговор Черноусана с Аксеновой-Гинзбург, — раньше так не бывало.