Я трогаю войну руками - Ирина Юрьевна Бугрышева

Жена ушла два года назад в ковид, врачебная ошибка. Сергей пошёл на СВО. Я пятнадцать лет была счастлива замужем. Муж ушёл три года назад в свою счастливую жизнь. Мы встретились здесь.

Сестры милосердия стоят, хлопают глазами. Готовы нас благословить.

— Мы встретились здесь, — говорю я, — и нас ничего не связывает. Кроме того, что мы вместе идём к Победе. Сергей воевал, а я делаю массаж.

Мы все ржём. И Серёга тоже.

Сестры милосердия выдыхают и окропляют нас святой водой.

* * *

Я выхожу из госпиталя. Иду пешком до Петроградки. Город цветёт. Разлит в воздухе май.

Я иду через Большую Невку. Три трубы крейсера «Авроры» дают знак: «Выстоим. Как тогда».

Я иду. На груди у меня медаль. Сегодня вручили. «За вклад в Победу над украинским нацизмом».

Вместе победим. Только так.

22 мая 2024 года

Год спустя

Я забегаю в метро. Дежурная по станции перегораживает мне путь к турникету, молча указывая на колеса самоката. Притормаживаю. Отхожу в сторону. Достаю из рюкзака пакеты. Натягиваю их на колеса. Терпеливо и технично: у каждого своя работа. Дежурная видит моё смирение. Говорит:

— Самое удобное в другой раз — взять бахилы. Они отлично надеваются на колеса самоката. Быстро и легко. И снимаются.

— Спасибо! — улыбаюсь я. И прохожу через турникет.

Сегодня у меня вечеринка «Год спустя». Ну так, чтоб сердце в клочья. Когда заходишь в госпиталь, а там все родные. Олег. Стас. Костя. С кем прошли огонь и воду. А попутно — те, кто окажется рядом. Кому сегодня нужна моя помощь.

Олег. Стас. Костя. Поступили в госпиталь на повторные операции. С Олегом не виделись месяца четыре — с предыдущей операции. Со Стасом столько же. С Костей год.

* * *

…Я иду на первый этаж. Там Олег.

Тот самый эмчеэсник, которому в феврале двадцать третьего оторвало ногу. Совсем оторвало. И Олег не растерялся, взял ногу с собой. Сначала сшили сосуды в Волновахе (он настоял), а в Питере вставили штырь в кость. И соединили всё аппаратом Илизарова на бедре. Прошло пятнадцать месяцев с момента ранения. Аппарат стоит с тех самых пор, как пришили ногу. Из-под спиц сочится сукровица. Кости ещё не окончательно срослись. Пока аппарат не снимают. Может, в следующий раз. А завтра будут ставить аппарат Илизарова на голень. Удлинять ногу.

— Сантиметров на шесть вытянут, — говорит Олег. — По миллиметру в день, пару месяцев тянуть. Врач считает, что больше вытянуть не получится. А надо бы на восемь сантиметров. Ну да ладно.

Олег смотрит на ногу. Улыбается.

— О чём подумал? — спрашиваю я.

— Да о чем? У меня, видишь, палец на ноге согнулся, врач сказал: «Не переживайте, распрямим. Завтра перережу сухожилия в пальце заодно, во время операции». И я думаю — если у меня врач такой универсал, здесь чикнет, здесь вытянет — может, его заодно попросить поставить мне аппарат на член? Полтора месяца — смотришь, пять сантиметров!

Я смеюсь.

— Не получится, — говорю.

— Почему это? — возмущается Олег.

— Да врач же не дурак. Он знает — на тебя посмотрят бойцы, и дальше каждый будет просить врача об этом же. А у врача ни времени не хватит на все ваши удлинения, ни аппаратов — Министерство обороны не делало у Министерства здравоохранения заказ на такие аппараты!

Мы смеёмся.

Мы смеёмся, но я знаю, что дурацкие шутки — прикрытие. Олег грустит. Не удастся помыться в душе. Полтора года обтираний продолжаются. Второй аппарат на ногу ещё не поставили, а Олег волнуется, как полетит домой с двумя аппаратами. Нужно будет или весь ряд кресел занять, вытянув ногу — ну, это если будут свободные места в салоне. Или стоять все пять часов — и тогда отёк неминуем. Сидеть с такой ногой, занимая только своё кресло — невозможно.

В остальном он спокоен. Мы хохочем — не оглядываясь на время. Старые шутки и новые.

— Мама просит машину, — говорит Олег. — Я говорю: «Я ж тебе купил машину. Стиральную. Рули».

— А она?

— А она просит машину. А я говорю: «Мама, я купил тебе квартиру!»

— А она?

— А она всё равно просит машину.

— Она не научилась водить как следует?

— Конечно, нет. У неё же нет машины! Где ей учиться? Мне надо было ехать в часть, и она сказала: «Я повезу». Ну и повезла. Там километров двести — от дома до части. Два раза чуть под грузовик не заехала. Три раза в отбойник её сносило. Я говорю: «Мама, остановись, ты нас сейчас угробишь! Пусть Альбина повезёт!» Жена в смысле моя. А мама обиделась: «Ты, когда учился ходить, я тебе говорила такое: „Не ходи, сынок, не ходи?“ Ты падал, шишки набивал, а я только поддерживала! А теперь я учусь водить, а ты мне не даёшь рулить! Хорошего сына я воспитала! Что ни говори!»

— А ты?

— А я что? Я говорю: «Мама, сейчас ногу мне восстановят, я снова буду учиться ходить. И ты сможешь мне ответить той же монетой! Можешь сказать: „Не ходи, сынок, не ходи!“»

— А она?

— А она сдулась вся. «Не могу, — говорит, — я так. Ходи, сын. Ходи. Уж как-нибудь я научусь рулить. Не на трассе, видимо, надо учиться».

* * *

Рядом с Олегом в палате лежит Миша. Его сегодня доставили бортом из Мурманска. Лежал в госпитале в Североморске. А потом в Гаджиево. Нога, бедро. Вокруг него бегает медсестра и приносит документы от администрации. Что-то надо подписать, что-то выслать в часть, что-то завтра отксерокопировать.

— Миш, — говорю, — как там? На Севере? Я из Полярного.

— В Гаджиево как? — улыбается Миша. — Примерно как в Полярном, думаю. Снег лежит. Документы теряются. Много нас по России. Пишешь в часть: «Михаил Иванов», а высылают документы на другого Михаила. Вот и доказывай. Кучу запросов написал, пока меня сюда вызвали. Солнце там светит сутки напролёт. И, кажется, уже пахнет весной, хоть и снег.

Вдох. Выдох. И я будто оказываюсь в Полярном. Май. Никаких набухших почек. Только робкая мать-и-мачеха вдоль дороги, где стаял снег. И предвкушение лета — того, что случится где-то там: Таганрог, Крымск, Евпатория, Пицунда, Анапа.

Пахнет пылью в школьных кабинетах, от скачущих солнечных зайчиков щекочет в носу, хочется выйти из школы в расстёгнутой куртке и съесть мороженое. Прямо на улице.

Но сначала надо дописать финальные контрольные. Сдать учебники. И — гуляй, Вася! — трое суток на поезде, и снова окажется, что диктор программы «Время» не врала, когда