Из Курска в Рим. Воспоминания - Виктор Иванович Барятинский

С тех пор, т. е. со времени осады Севастополя, я с ним не встречался, но слышал, что он жив и находится в Москве, где продолжает быть одним из лучших шахматистов[521].

Братья Б. их отец и няня.

В 40—х и 50—х годах при канцелярии главного командира Черноморского флота и портов состоял чиновник по дипломатической части. Во время Крымской кампании эту должность исправлял некто г—н Б., из молдо—валахов родом. Я его знал еще за несколько лет до войны. Он жил в Николаеве, был женат на уроженке Придунайских княжеств, удивлявшей нас, жителей провинциального города, своими причудливыми нарядами и изящными манерами. У них были дети, два мальчика. Г—н Б. был небольшого роста, весьма скромный, тихого нрава, и в Николаевском обществе, преимущественно флотские офицеры, нередко над ним подшучивали, и так как он был очень боязлив, то изощрялись на разные выдумки, чтобы его пугать и тревожить и без того слабые его нервы. Я помню, как при возвращении его домой с какого—нибудь вечера, проведенного в гостях, делали на него на улице нападения, даже у него на квартире. Он всё это выносил с большим смирением. Исполнял он безупречно свои служебные обязанности, и у него красовалась на шее Анна 2—й степени, которую он, кажется, редко снимал.

За несколько месяцев до осады Севастополя прибыли подросшие уже его два сына, только что произведенные в мичмана. Одному было на вид не более 18 лет, а другому около 17. Они были смуглы, как их родители, и большая часть их единоплеменников; у них были большие темные глаза и черные как смоль волосы, и, как бывает часто с жителями южных стран, в молодые лета, до известного возраста, они были необыкновенно красивы.

С самого поступления на службу они попали в состав офицеров, где существовал прекрасный дух военный и преданности своему долгу и отечеству. Это было для них большим счастьем, и они вскоре сделались исполнительными и лихими офицерами. Из этого видно, как важно для молодого человека, начинающего службу, попасть в хорошую среду и какое влияние это имеет на всю жизнь. Военная служба и особенно, могу сказать, служба во флоте способствует к развитию чувства ответственности и к выработке характера.

С самого начала осады они были назначены старший на бастион № 4—й, а младший на Малахов курган к адмиралу Истомину.

Их отец, известный до тех пор своею боязливостью, хотя не было ему надобности по делам службы жить в Севастополе, перебрался туда, чтобы не разлучаться с сыновьями. Он преодолел свою врожденную склонность к страху и, можно сказать, преобразился. Это чудо совершила горячая его любовь к детям. В самые тяжелые времена осады он неотлучно жил в Севастополе и старался встречаться как можно чаще со своими сыновьями. Они оба отличались неустрашимостью и беззаветною отвагою. Старший участвовал в вылазках, производимых часто из 4—го бастиона на французов. В одной из них кажется в ноябре или декабре, под начальством казацкого полковника Головинского[522], охотники из пластунов и матросов напали ночью на французские траншеи. Схватка была самая кровопролитная. Наши взяли с боя у неприятеля несколько фальконетов, которые притащили в бастион. В этом деле был взят в плен французский офицер m—r Martin[523], сильно и опасно раненый штыком. Он мне рассказывал потом, как, защищая до последней крайности вверенные ему орудия, он был схвачен одним казаком, с которым произошла у него самая отчаянная борьба. Ни один из них не хотел выпустить противника из рук. Сильно обхвативши друг друга, они покатились в совершенной темноте на дно траншеи, где лежали, тесно обнявшись, и грызли друг другу лицо. У француза на лице были следы зубов казака, но и Martin при этом говорил с некоторым самодовольством: «Je crois avoir enlevé à ce diable de cosaque avec mes dents une bonne partie de son nez!»[524].

В этой—то вылазке находился также старший из братьев Б. и был тяжело ранен. Его принесли в город на перевязочный пункт, в залу клуба, и я ходил его навещать. Он лежал на кровати; с одной стороны сидел его отец, а с другой стороны русская няня, решившая вместе с отцом оставаться при своих молодых господах, не так давно еще бывших на ее попечении.

Рана была смертельная, пуля засела в спинном хребте. На второй день жар и бред были сильные, отец и няня не отходили день и ночь. Молодой Б. в ужасных страданиях метался, глядя на них с расширенными зрачками, с трудом выговаривая невнятные слова; вскоре пришла агония, и он скончался. Никогда не забуду этой картины, отца и няни с любовью на него смотревших и с неимоверною грустью следивших за его уходящею жизнью.

Но оставался другой сын, который казался совершенным ребенком. Он ознаменовал себя вскоре необычайным подвигом на Малаховом кургане. Упавшая внутрь бастиона бомба катилась прямо к отверстию одного их пороховых погребов, и каждую секунду можно было ожидать страшного взрыва. Нисколько не колеблясь, он схватил ведро с водою, побежал за бомбой и залил горящий ее фитиль. Он тут же получил Георгиевский крест.

В другой раз был с ними странный случай. Он ехал верхом с поручением от адмирала Истомина, с Малахова кургана в город; ему приходилось переезжать через мост, устроенный поперек южной бухты и состоявший из досок положенных на палубы мелких судов флота, бригов, шкун и пр. Ехал он в темную ночь и в страшную бурю. Вдруг доска ли опрокинулась или лошадь от сильного ветра потеряла равновесие, но он упал с самого верха мостков в море. Я не помню, осталась ли лошадь на верху или упала с ним. Очнувшись в воде, он поплыл на виденный им огонь; оказалось, что огонь был на Павловской батарее, огромном трехэтажном здании, стоявшем на углу южной и корабельной бухт. Когда он был уже близко от берега и начинал терять силы, он услышал голос его спрашивающий. Это был часовой на берегу, который, слыша в темноте человека прямо плывущего к батарее, недоумевал, что такое могло быть, и окликал его согласно полученным им инструкциям. Он уже готовился стрелять, когда услышал слово «свой». Побежали люди и вытащили Б. на берег. Извещенный о том командир батареи, Павел Петрович Спицын, узнал молодого Б., принял его у себя, напоил чаем и горячими напитками и велел растирать его спиртом, чтобы согреть окоченевшие его члены.

Мичман Б. остался цел и невредим до конца осады.