Московский Монмартр. Жизнь вокруг городка художников на Верхней Масловке. Творческие будни создателей пролетарского искусства - Татьяна Васильевна Хвостенко

Сергей Михайлович Романович был невысокого роста, хорошо сложен. Его лицо с выдающейся вперед массивной челюстью могло показаться суровым, если бы не мягкие мечтательные карие глаза. Он родился в Воронеже, но всю жизнь прожил в Москве. Многие годы Сергей Михайлович работал в мастерской Нисс-Гольдман. Нина Ильинична могла рассказывать о нем бесконечно. Она очень любила его, хотя отношения их складывались непросто. Много позже Нина Ильинична с сожалением говорила, что Романович оказался как-то оторванным от текущей жизни человеком и художником. Он, к примеру, серьезно отмечал дни рождения Рафаэля, Данте, Гёте, а современность его никак не интересовала. А «вне современности», подчеркивала Нина Ильинична, ничего понять нельзя.

Вторым браком художник был женат на Мире Спендиаровой, одной из дочерей знаменитого армянского композитора. От первой жены у него осталась дочь, а у Миры от первого брака – сын, который жил с ними. Ни на дочь, ни на пасынка Романович не обращал никакого внимания – он «витал в облаках». С Мирой они жили очень дружно, хотя Сергей Михайлович практически ничего не зарабатывал, да и не желал зарабатывать. Он научил Мирку (как он ее называл) голодать, и она, самозабвенно любя его, ничуть не возмущалась. Когда Мира должна была прийти к Нине Ильиничне, Лев Бруни шутя говорил: «Убирай, убирай все со стола, а то придет Мирка и все съест». В войну Романовичи питались одними картофельными очистками, и Мира могла по нескольку дней вообще не есть, чем очень гордилась.

У Нины Ильиничны имелась своя «теория» насчет армян. Она полагала, что армяне глупые, а армянки умные, поэтому Миру она считала очень умной, но сумасшедшей, как, впрочем, и всех остальных армянок.

Романовичу, по словам Нисс-Гольдман, очень тяжело давалась живопись – у него не было чувства колорита. Однажды он даже предложил ей раскрашивать написанные им монохромные работы. Это дикое предложение Нина Ильинична комментировала с юмором и сожалением: «Романович почему-то полюбил мою живопись, уверовал в нее – вот и предложил такое… Я обалдела, ведь это же трагедия для художника».

В компании Л. Бруни, П. Митурича, Г. Мотовилова и Нисс-Гольдман Романовича любили. Лев Бруни восхищался его чувством античности. Нисс-Гольдман говорила, что после Бруни не было человека, который так бы «нес в себе истину», и потому особенно ценила его сдержанную изысканность – он был связан с обществом «Маковец» и со всей группой Чекрыгина, куда входили даровитые, тонкие художники.

Она вспоминала, как Романович обожал Ларионова. Еще пятнадцатилетним мальчиком он написал ему письмо за границу, и знаменитый Ларионов ответил юному Романовичу. С тех пор, в течение более тридцати лет, они переписывались. Возможно, у кого-то и сохранилась их по-своему замечательная переписка.

У Романовича учился известный театральный художник Вадим Федорович Рындин. Они очень дружили еще со времен Воронежа, и Рындину, ставшему впоследствии очень известным, всегда хотелось общаться со своим дорогим учителем. «Но, – с мрачным юмором говорила Нисс-Гольдман, – его баба ему не разрешала». (Этой «бабой» была Галина Уланова.) На похоронах Романовича у его гроба Рындин сказал: «Его время еще придет…»

Невыносимый гений. Виктор Петрович Киселев

Как у всех больших и внутренне одиноких людей, характер у Романовича был дьявольский. Точно такой же характер был и у его близкого приятеля, известного театрального художника Виктора Петровича Киселева. Как-то они поссорились, лет двадцать не виделись, случайно встретились на Петровке в салоне, обрадовались, кинулись друг к другу – и через пять минут, тут же поссорившись, разбежались.

Киселев тоже был непрост. Он был тонким и культурным человеком, имел привлекательную внешность, хотя Нисс-Гольдман говорила, что у него красота проститутки. Когда-то в ранней молодости он был женат на известной пианистке Вере Исакович, они даже вместе играли в четыре руки. Затем он женился на сестре Троцкого Ольге Давыдовне, которая после революции убежала от него к старику Каменеву, променяв, таким образом, молодого художника-красавчика на всесильного революционного вельможу, вместе с которым была расстреляна в 1937 году. После Ольги Киселев, будучи уже не совсем молодым человеком, женился на юной дочери Льва Бруни – Ниночке. Лев Александрович был огорчен таким браком, но махнул рукой, так как не считал свою любимую Нинку достойной чего-либо лучшего. Но Киселев с Ниной Львовной прожили долгую, мучительную и в то же время счастливую жизнь. Она родила ему двоих сыновей и дочь, обожала его, несмотря на его противный характер.

Умер Киселев, не дожив нескольких месяцев до своего девяностолетия. Его старший сын Алексей на поминках сказал, что последними словами отца были: «Я очень устал».

Нисс-Гольдман и Киселев терпеть не могли друг друга. Лев Александрович тоже не любил Киселева, говорил: «Сегодня у него одно, завтра другое». Однако Нина Ильинична восхищалась киселевской живописью, которая шла от его любимого Боннара. Она говорила даже, что Киселев выше Боннара и что Киселева очень оценят в будущем, так как такой колористической утонченности и изощренности никому до Киселева достичь не удавалось. Она подчеркивала, что Киселев был великим тружеником и что его невероятная живопись – результат исступленного труда, но человек он был непереносимый. Как-то, уже в старости, она попросила Киселева показать ей свои картины, на что он сухо, даже злобно ответил: «Увидите на выставке». Романович и Киселев стоили друг друга.

Лев Бруни и Бальмонты

Нина Ильинична Нисс-Гольдман преклонялась перед Львом Александровичем Бруни; она обожала его и могла доказательно объяснить его превосходство над другими художниками. Письма к нему она подписывала так: «Целую милые ручки, твоя раба». Отправляясь в эвакуацию в 1941 году, уверенная, что «все погибло» и что она никогда не вернется, Нина Ильинична ничего с собой не взяла, кроме нескольких рисунков «своего» Льва Александровича.

Лев Бруни тоже совершенно по-особенному относился к Нине Ильиничне. Они были ровесниками, но она пережила его на полвека и все эти годы не забывала его. Говорить о нем она могла бесконечно. Она знала всю его жизнь, и все в ней ей было дорого.

У Бруни не было мастерской, он часто работал у Нины Ильиничны на Кировской и иногда оставался там ночевать. Она рассказывала: «Мы спали с ним в одной кровати, и, как всякий нормальный мужик, он приставал, а я вставала и уходила из комнаты, потому что я его обожала и боялась, что все рухнет. Левка сердился, что я уходила, и только через много лет как-то сказал мне: "Нисс, как хорошо, что между нами ничего не было". И потом, хороша бы я была перед его женой, если бы что-либо себе позволила, а Нинка мне абсолютно доверяла, и в этом сказывалось все величие ее души. Лева Бруни всегда был готов