Василий Макарович - Михаил Вячеславович Гундарин

М.Г.: Профессор Куляпин в процитированной выше работе обращает внимание на то, что многие типажные характеры, представленные в ранних рассказах, впоследствии, вроде бы не слишком изменившись внешне, претерпят кардинальные внутренние изменения:

Нет нужды доказывать, как значим для шукшинской типологии характеров образ «энергичного человека». Появившись в ранних рассказах писателя, этот тип героя уже не исчезнет со страниц его произведений. Статичность системы персонажей компенсируется динамичностью авторской позиции. Ранний Шукшин поэтизирует «естественного человека», сталкивая его с пассивным «человеком культуры». В результате возникает почти романтическое противопоставление «безвольного человека цивилизации» и полного сил и энергии «сына Природы»… Для позднего Шукшина «энергичный человек» – категория сатирическая».[213]

Е.П.: И всё же можно согласиться с некоторыми тогдашними рецензентами: много в этих рассказах предсказуемости, а то и прямой заданности. Чего у Шукшина в более поздних вещах не будет вообще.

Не случайно позднее исследователи будут относить сборник «Сельские жители» к, условно говоря, соцреалистическому этапу его творчества. Но вряд ли этот «соцреализм» объясняется приверженностью той или иной идеологической установке. Скорее, это просто от недостаточной уверенности в себе, писательской неопытности.

Шукшину – 34 года. Для советской литературы – классический возраст начинающего прозаика. Издав свою первую книгу, он практически догоняет своих сверстников из звёздной плеяды шестидесятников. Отставание по возрасту не очень велико: у Юрия Казакова, например, первый сборник вышел в 30 лет, у Василия Белова – если не считать региональных изданий – тоже в 30, у Аксёнова первая книга – в 29.

В «Литературной России» (январь 1963 года) читаем в статье гранд-дамы советской литературной критики Лидии Фоменко «Большие ожидания. Заметки о художественной прозе 1962 года»:

Интересны произведения Юлиана Семёнова и Василия Шукшина. Увлекают, заставляют думать и спорить повести Василия Аксёнова. Не так уж молод Владимир Тендряков, но он свеж и самобытен.[214]

Или в июне 1964 года критик Генрих Митин в статье «Любви порывы…» в той же газете сообщает о рассказах, которые:

…написаны неоспоримо талантливыми писателями – Андреем Битовым, Борисом Евгеньевым, Глебом Горышиным, Василием Шукшиным…[215]

Шукшина упоминали в связке, которая только сейчас кажется странной. Тогда – казалась естественной. Ну, вдруг откуда ни возьмись появились – молодые, начинающие, идут чуть ли не строем…

М.Г.: Ну а пока сборник готовился к печати, Шукшин шёл дальше, по новым дорогам.

Во-первых, он опубликовался в «Новом мире», в февральском номере за 1962 год, тем самым преподнеся своему благодетелю Кочетову неприятный сюрприз. Несмотря на это, в ноябре 1962-го тот назвал шукшинские сочинения «отличной прозой» и фактически проанонсировал его крупную вещь (речь, надо полагать, шла о романе «Любавины», находившемся в высокой степени готовности).

Но окончательного разрыва ещё не произошло. Да и рассказы в «Новом мире» (объединённые общим заголовком «Они с Катуни») ещё те самые, «октябрьские», потому и войдут в сборник совершенно органично.

Во-вторых, параллельно подготовке сборника Шукшин дописывал сценарий своего первого полнометражного фильма. Собственно, два рассказа из «Сельских жителей» – «Гринька Малюгин» и «Классный водитель» – и образовали основу сценария (при этом во многом существенно изменившись).

Обсуждение прошло летом 1963-го на киностудии им. Горького. Именно там Шукшина, уже получившего московскую прописку, приютил в итоге Сергей Герасимов, за что ему честь и хвала, потому что это сейчас все мы понимаем, что Шукшин – великий, а тогда это ещё требовалось разглядеть… Сценарий в целом одобрили, Герасимов сказал несколько комплиментов.

Снимать решили на Алтае – думаю, для Шукшина это было важно во многих смыслах, в том числе – и в символическом.

Известна история, как в начале 1963-го, во время гастролей по стране в составе группы молодых кинематографистов, Шукшин появился и в Сростках. Шукшин ехал в «газике» – однако, как вспоминал писатель Артур Макаров:

…у поворота с Чуйского тракта на Сростки «Волга» остановилась, поджидая нас, и Шукшин вылез, походил, крякнув, улыбнулся решительно:

– Я, ребята, сяду в машину пошикарней, а? Для мамашиного удовольствия и соседям поглядеть. По-нашему, по-деревенскому – надо.

<…> Оторвавшись от матери, представил нас, вошли в дом.

За тесной кухонькой, где хлопотали две родственницы, открылась небольшая комната, в ней уже был накрыт скатертью стол, на подоконниках трёх окон светились на солнце бутылки. Телеграмму о приезде Шукшин дал загодя и сейчас, раздевшись и потирая руки, обеспокоился:

– А пельмешки, мама? Как с пельмешками? Хватит ли… Не то видишь, сколько нас, может, сварганим ещё, а?

– Второй день стынут, – успокоила мать. – Всем и хватит.

– У нас выступление в семь, Вася, – напомнила Ренита, поглядывая на питьевые запасы при окнах. – Перед соседями всё же, смотрите…

– Ренитушка, соседи поймут… Да сейчас вся родня набежит, нам и достанется только бы ополоснуть. Увидишь.

И набежали, и пришли скоро.

Собралось человек пятнадцать, и Шукшин особенно обрадовался дяде Васе, недавно вернувшемуся из мест заключения. Сидел тот за какое-то бытовое «художество», сел не без помощи жены, и мужская часть родни считала, что безвинно, а женская допускала будто в том долю справедливости.

– Так ли, не так, а своё отработал честно, – дядя Вася положил на стол очень большие руки с широкими толстыми ногтями, тёмно-багровое лицо его было печально. – Вот теперь и скажи, племяшок, раз учёный: как дальше жить? С ней больше не хочу и не буду… <…> Без бабы не могу, хотя волю мне дай, так я б их всех в одну коробушку да атомную бомбу на их! А раз не могу, так кого брать? Разведёнку если – она со всеми делами знакомая, гулять станет, мне обратно к хозяину дорога тогда за неё. Девчонку? Они теперь сам знаешь какие, и что дальше из неё будет – опять не знаю…

– Да-а-а, сложное твоё положение, дядя Вася, – озаботился Шукшин. – Ты вот с Ренитой посоветуйся, она у нас по моральной части голова. Ну, всё знает! Что можно, чего нельзя и как надо жить… Ты вот знаешь? Я – нет…[216]

После домашнего застолья они отправляются в битком набитый клуб:

– Ну, вот он я, здорово, земляки, – сказал просто, и зал затих, а он оглядывал его в долгом молчании, усмехался и кивал, находя знакомые лица, стоял неотличный от собравшихся, в белых бурках, куда были заправлены брюки, в трикотажной расстёгнутой рубашке, под которой виднелась тельняшка.

Затем