Стать Теодором. От ребенка войны до профессора-визионера - Теодор Шанин

class="p1">В Израиле после Войны за независимость общая ответственность за социальную работу, как и ее реабилитационный аспект, находилась в руках двух параллельных административных структур. Первой были службы, ведомые муниципальными и государственными организациями страны. Второй был Мальбен — организация, созданная и финансируемая американским еврейским филантропическим объединением Джойнт (Американский еврейский объединенный распределительный комитет) и нацеленная на оказание помощи новым иммигрантам. Клиентами Мальбена становились новоприбывающие в Израиль, которые нуждались в особой социальной помощи: медицинском обслуживании, реабилитации, поиске жилья и т. д. Мальбен принимал профессиональную и финансовую ответственность за работу с этой частью еврейского населения. После пяти лет пребывания иммигрантов в Израиле ответственность Мальбена за них переходила к ординарным службам муниципалитетов и государства. Иными словами, именно американский частный сектор финансировал нужды еврейского иммигранта в течение первых пяти лет его пребывания в стране, только потом ответственность переходила к государственному сектору. Излишне говорить, что это было огромное бремя, снятое с плеч молодого государства.

Ха-Тиква

В началах моей профессиональной социальной работы я осознал, что лучшим способом овладеть ею будет пройти несколько последовательных периодов в разных ее отраслях, — и стал действовать согласно этому. Моим первым местом стало отделение социальной службы, курировавшее так называемый «Ноар Азув» («Обездоленная молодежь» на иврите), то есть молодежь, подверженная особой опасности попадания в ряды криминалитета. Отделение это принадлежало муниципалитету Тель-Авива. Мне был поручен квартал Ха-Тиква (этим словом, означающим «надежда», был назван один из беднейших районов Тель-Авива). Тогда он был плотно заселен евреями, прибывшими в основном из Йемена. От большинства тогдашнего населения города они отличались историей, культурой, произношением и даже цветом кожи. Мальчишки квартала искали для себя вожака и часто находили его в криминальных бандах Тель-Авива. Моей задачей стало перебороть это влияние и таким образом сменить векторы их развития. В эту задачу я вписался легко. Молодой высокий мужчина со знаком Пальмаха, которого в то время я не снимал с отворота рубашки… — на меня равнялись. Результатами были довольны как мои руководители, так и семьи моих подопечных. И я сам.

В этом противостоянии одним из способов было отсылать некоторых из наших подопечных в кибуцы для дальнейшего воспитания и образования. Альтернативой была смена условий жизни при оставлении клиентов в семьях. В таких случаях мы задействовали широкую сеть ремесленников, готовых принимать наших подопечных в подмастерья, чем мы добивались для своих подопечных позитивного взросления и достижения определенной степени независимости, которую давала профессия. Мы старались также поддерживать связь с ними, как и с их семьями. Это удавалось сравнительно легко: даже находясь иногда в далеких кибуцах, они переписывались со мной и приезжали пообщаться и «отчитаться» о своих проблемах, удачах и неудачах.

Работа спорилась — у меня было ощущение эффективности моих действий. Я многому научился в самом процессе работы, но также мне помогали советы и поддержка старших коллег. Среди них особенно важную роль сыграли евреи — выходцы из Германии, изгнанные Гитлером из родной страны (на нашем сленге тех времен их называли «йекес»). В тогдашнем Израиле они представляли небольшую, но очень влиятельную культурную элиту, выделявшуюся своим образованием, сильно акцентируемым гуманистическим мировоззрением и неизменной вежливостью. Они были также первыми создателями профессионального языка понятий, первоначально определившего современную социальную работу в Израиле. Их влияние было, конечно, более широким. Они распространяли также классическую музыкальную культуру и технологическое образование. Без какой-либо обиды они брались за каждую работу: адвокаты тащили мешки цемента, профессора рыли канавы, учителя строили ирригацию. Конечно, со временем большинство из них перешли на профессиональную работу (часто новую). Я запомнил с тех времен шутку, которая хорошо выражала общее отношение к йекес: кто-то, проезжая около города Нагария (где проживали многие из них), услышал странный шум вдоль линии рабочих, перебрасывавших кирпичи из рук в руки — в то время постоянный элемент процесса строительства. Он подошел ближе и услышал, что шум происходил из‑за того, что каждый раз, когда рабочий бросал кирпич, он говорил «Bitte schön» («Прошу»), а принимающий кирпич отвечал ему «Danke schön» («Благодарю»). Привычная вежливость йекес вызывала бесконечные шутки, но также и уважение большинства еврейского населения страны.

После нескольких лет в квартале Ха-Тиква я принял предложение работы в службе пробации, то есть работы с криминальной молодежью. Это был контингент клиентов, похожих на тех, с кем я работал в квартале Ха-Тиква, но старше, и, что важнее, они были формально осуждены. По законам, перенятым Израилем у британских властей, судья, прежде чем определить меру наказания осужденному, имел право приказать отделу пробации подготовить его социально-психологический профиль. На базе такой оценки судья мог варьировать меру наказания от тюремного заключения до условного срока в рамках системы пробации. Альтернативно осужденного могли оставить жить дома, но обязательно под контролем офицера пробации в вопросах проживания, места учебы, работы и т. д. Изменением формы наказания можно было более эффективно направить «клиента» на путь исправления, защищая его в то же время от криминальных влияний тюремного окружения. Приказ о пробации действовал на период до трех лет. Невыполнение условий этого приказа влекло к возвращению дела в суд и возможному тюремному заключению.

Работа в пробации расширила диапазон моих профессиональных обязанностей. Мне были особенно интересны споры с представителями прокуратуры в открытом суде, посвященные чаще всего характеру заключенного и возможностям его реабилитации, как и недостаткам заключения под стражу.

После полугода работы в пробации произошло что-то неожиданное. Меня вызвал секретарь тель-авивского профсоюза социальных работников, с которым у меня были добрые отношения. Он начал разговор с очень лестных описаний результатов моей работы в пробации. Я самый молодой офицер пробации и считаюсь очень перспективным. По его словам, это значило, что я быстро «взойду» на пост одного из руководителей регионов, а дальше, с годами службы, стану серьезным кандидатом на пост руководителя пробации всей страны, чему он был бы очень рад. Когда он закончил, я спросил: «К чему этот разговор?» Он ответил, что удачного работника никто не хочет терять, но мне придется «перестать быть коммунистом». Моей реакцией было, что я не член коммунистической партии, а левый социалист, но также что моя политическая позиция ничем не влияет на мою работу. Я сказал также, что моя биография в Израиле говорит сама за себя в вопросах моей профессиональной лояльности и что я не собираюсь менять политических взглядов по указке чиновников. Он извинился. Далее я получил письмо о том, что из‑за изменения в бюджете отдела пробации приходится «сократить» одного из работников, которым, к их великому сожалению, оказываюсь я. Руководство отделения жалеет об этом, так