Из киевских воспоминаний (1917-1921 гг.) - Алексей Александрович Гольденвейзер
Из киевских воспоминаний (1917-1921 гг.) читать книгу онлайн
Воспоминания видного киевского юриста А.А.Гольденвейзера о жизни в Киеве в 1917—1920 годах являются одним из важнейших источников по истории Украинской революции на Украине. Частично они были опубликованы в сборнике "Революция на Украине по мемуарам белых" (С.А.Алексеев, сост., Госиздат, Москва — Ленинград, 1930, репринтное воспроизведение: Изд-во полит.лит. Украины, Киев, 1990). На этот раз вниманию читателя предлагается полный текст воспоминаний, опубликованных в издававшемся И.В.Гессеном «Архиве русской революции» (текст датирован апрелем 1922 года), в том числе, главы, не включенные в советский сборник 1930 года: Глава IV "Большевики (февраль—август 1919 года), Глава V "Добровольцы (сентябрь—ноябрь 1919 года)", Глава VI "Большевики и поляки (декабрь 1919—июнь 1920)", Глава VII "Снова большевики (июль 1920—июль 1921)".
В качестве приложения в издание также включена не издававшаяся в СССР заключительная часть воспоминаний "Бегство" ("Архив русской революции", изд. И.В.Гессен, том XII, Берлин, 1923), описывающая побег автора и его жены из Киева в Германию в 1921 году.
Об авторе:
Алексей Александрович Гольденвейзер (1890—1979) — российский юрист, писатель и издатель, деятель русской эмиграции. Родился в семье известного киевского адвоката Александра Соломоновича Гольденвейзера (1855—1915). Его старшие братья, — Александр Александрович (1880—1940) и Эммануил Александрович (1883—1953), — совсем молодыми, в 1900 и 1902 году соответственно, эмигрировали в США и оба сделали там блестящую карьеру: первый стал видным антропологом, одним из крупнейших специалистов по истории древних культур Америки, второй возглавлял исследовательский отдел Федеральной резервной системы, был одним из разработчиков положений о Международном валютном фонде и Всемирном банке.
Алексей был единственным из сыновей А.С.Гольденвейзера, кто пошел по стопам отца. Юриспруденцию он изучал в Киевском, Гейдельбергском и Берлинском университетах. Будучи студентом, дважды арестовывался, по данным Охранного отделения, принадлежал к студенческой фракции партии-социалистов-революционеров.
Уже работая адвокатом, Гольденвейзер-младший принимал деятельное участие в еврейской общественной жизни в Киеве: в 1917 был секретарем Совета объединенных еврейских организаций города Киева, одним из организаторов в Киеве еврейского демократического союза «Единение», делегатом Всероссийской еврейской конференции в Петрограде в июле 1917. В апреле 1918 недолгое время был членом украинской Центральной Рады (Малая рада, апрель 1918).
После прихода в Киев большевиков, упразднивших адвокатуру, не имея возможности заниматься адвокатской деятельностью, читал лекции в Институте народного хозяйства и Академии нравственных наук. 28.07.1921 вместе с женой, Е.Л.Гинзбург, тайно бежал из Киева и через Польшу уехал в Германию.
Прожил в Берлине около шестнадцати лет. Получить в Германии работу по специальности было нелегко, особенно учитывая переизбыток среди эмигрантов людей «интеллигентных профессий», в том числе юристов. Однако несомненные преимущества молодого адвоката перед многими коллегами, — знание немецкого языка и образование, частично полученное в германских университетах, — помогли ему обзавестись достаточно широкой практикой. Принимая активное участие в деятельности различных общественных организаций, А.А.Гольденвейзер со временем стал одной из ключевых фигур русско-еврейской эмиграции в Берлине.
В декабре 1937 семья Гольденвейзеров была вынуждена уехать из нацистской Германии в Америку. По прибытии в США они обосновались в Вашингтоне, а с 1938 жили в Нью-Йорке. Несмотря на трудности в процессе адаптации к американским условиям, А.А.Гольденвейзер смог интегрироваться и в эту, новую для него, жизнь.
В годы Второй мировой войны помогал евреям из оккупированной Европы эмигрировать в США, тем не менее, не смог спасти двух своих родных сестер, которые в 1943 были арестованы нацистами в Ницце и депортированы в Польшу. В 1950-е годы защищал в юридических инстанциях интересы граждан, предъявлявших претензии к немецкому правительству. Публиковался в американском ежеквартальнике «The Russian Review». Соавтор двухтомной «Книги о русском еврействе» (1960, 1968).
Скончался 4 сентября 1979 года в Нью-Йорке в возрасте 89 лет.
(При подготовке данной аннотации использованы материалы книги О.В.Будницкого «Русско-еврейский Берлин (1920—1941)»).
Через несколько дней после занятия города польские войска устроили блестящий парад. Со свойственной им любовью к помпе поляки дали нам весьма импозантное представление. В течение нескольких часов воинские части всех видов оружия маршировали по Крещатику. Формы были новехонькие, лошади прекрасные, муштровка великолепная. Офицерство — сама элегантность и удаль…
Гражданской администрации поляки у нас не завели, предоставив эту функцию украинцам. Верховный атаман Петлюра составил кабинет министров во главе с Прокоповичем, при участии Ефремова, Никовского, Саликовского и других лучших представителей умеренного украинства. Резиденцией правительства был не слишком близкий к фронту Киев, а Винница. Но и эта предосторожность не спасла кабинет от необходимости, через несколько дней после своего конструирования, приступить к эвакуации.
В киевских органах управления царил совершенный хаос. Мы имели польскую комендатуру, украинскую комендатуру, губернского комиссара Преснухина, какой-то суррогат городского управления. Все это не налаживалось и функционировало чрезвычайно беспорядочно и растерянно.
Совершенно не налаживалась и хозяйственная жизнь. Если при добровольцах мы пережили, как я писал, полосу восстановления, то во время поляков мы успели только убедиться в том, как бесконечно трудно или даже невозможно стало теперь восстановление всего разрушенного большевизмом. Ни банки, ни магазины, ни городские учреждения, ни суд ожить и воскреснуть теперь не успели или не смогли. Материальный субстрат всех этих институтов — мебель, делопроизводство, архивы, запасы — за протекшие несколько месяцев продолжали расхищаться и разрушаться. Личный же состав окончательно поредел после вторичного киевского исхода в ноябре 1919 года.
Бесконечно сложной стала самая элементарная хозяйственная операция — покупка провизии на обед. Прежде всего негде было достать денег. При большевиках население в весьма значительной своей части состояло на советской службе, теперь оно лишилось жалования и бросилось на поиски заработков. О запасах и фондах, на которые можно было бы жить в переходное время, не могло быть и речи: кто мог что-либо накопить за долгие месяцы недоедания и растраты всего накопленного прежде?
Однако голым фактом бедности и безденежья не исчерпывались трудности хозяйственной ситуации. Даже для тех, кто имел деньги, вставал вопрос, те ли у него деньги, на которые можно что-либо купить. Валютный вопрос стал во время польской оккупации фантастически запутанным и острым. Циркулировало бесконечное количество сортов денег: советские, думские, украинские, царские, керенки, польские марки. Украинские деньги делились на карбованцы и гривны, карбованцы — на тысячные и пятидесятки. Среди керенок различали сороковки и двадцатки, среди царских — пятисотки, сотки и мелочь. В качестве раритетов попадались на базаре и все виды звонкой монеты: золотые, серебряные рубли и мелочь. На каждый из этих четырнадцати сортов денег был особый, притом изменчивый, курс. И цены каждого товара были различны на каждый сорт валюты.
Базарные торговки должны были стать профессорами математики, чтобы разобраться во всем этом финансовом лабиринте!
Курс денег варьировался по сословиям. У крестьян были свои вкусы, у «биржи» свои. Всеобщими фаворитами были «гривны», царские и керенки-двадцатки. С карбованцами или сороковками в Кармане можно было и не ходить на базар… Достать привилегированные сорта денег было, конечно, чрезвычайно трудно.
Результатом бедности и валютной путаницы был всеобщий голод. Ни в один из пережитых нами периодов, даже при большевиках, экономическая разруха не чувствовалась так болезненно и остро, как в эти пять недель польской оккупации. И оставалось только утешаться тем, что и этот голод, и эта валютная неразбериха — неизбежный этап на пути к хозяйственному восстановлению, тогда как мнимое благополучие пайков и неограниченных бумажных эмиссий есть путь к дальнейшему разорению и обнищанию. Но нетерпение есть роковой недостаток человеческих суждений, а в данном случае, действительно, не было времени для выжидания.
Настроения киевлян в недели польской оккупации были мрачные и озлобленные.
* * *
Единственным дельным учреждением в Киеве был во времена польской оккупации Американский Красный Крест. Делегация его приехала в Киев в первые же дни; она устроилась в чистеньком бюро и стала проявлять весьма большую активность. Только когда поляки уходили, и население начало грабить и распродавать припасы из складов Красного Креста, — мы увидели, сколько добра успели за столь короткое время привезти американцы.
Были у нас и польские красно-крестные организации. Много бывших киевлян-поляков, превратившихся в красно-крестных генералов, посетило нас в эти недели, блистая щегольскими формами. Наладить какую-либо реальную работу польский Красный Крест не успел.
Светлым пятном среди всех зол и бед было только одно: приотворенное окно в Европу, через которое дохнуло на нас свежим воздухом. Железнодорожная связь с Варшавой была восстановлена, путешествие туда длилось всего (!) 36 часов. Мы видели живых людей, приезжавших из Европы, получали свежие письма. Все рвались туда — на волю. Но немногие успели уехать, так как затруднения чинились чрезвычайные.
— Чем объяснить, — спрашивал меня один поляк, мой товарищ по сословию, приехавший теперь из Варшавы, — что в Варшаве все бывшие киевляне умоляют меня помочь им возвратиться восвояси, а здесь ни один знакомый не пропускает меня, чтобы не просить вывезти его за границу?
— Очевидно, русским в достаточной мере плохо живется и здесь, и там…
Мы, разумеется, чувствовали только то, как плохо здесь. И стремились, и искали путей туда.
Наезжавшие польские приятели, на протекцию которых многие рассчитывали, оказывались в этом отношении более чем сдержанными. Своими средствами получить возможность уехать было немыслимо. Поэтому все, кто имел родных за границей, бомбардировали их письменными просьбами о помощи в этом деле.
«Вопрос о том, как бы отсюда выбраться, — писал я брату в Америку в мае 1920 года, — стал последние полгода основным вопросом нашего существования. Мы совершенно извелись физически, духовно и морально. Жизнь невыносима и непрерывно ухудшается, независимо от политических перемен.
Теперь произошла очередная — по счету 12-ая — смена власти: большевики ушли, явились, pour changer[135],
