Модильяни - Виталий Яковлевич Виленкин

рождение дочери, и готовность к дальнейшей борьбе. По-новому открывается здесь его характер — его гордая независимость и в то же время скромность и строгость его самооценки, его импульсивность и деликатность в отношениях с друзьями. И все-таки — как не похожи эти письма на те, первые, юношеские, которые он писал когда-то своему другу Оскару Гилья! В них как будто звучит уже не тот молодой, горячий голос, а совсем другой, надломленный, усталый, хриплый. Чему тут удивляться? Ведь теперь его жизнь давно уже была «обуглена» и «преображена», по слову Ахматовой, тем «дыханием искусства», которое тогда еще только впервые его коснулось.

Но пусть эти письма говорят сами за себя. Вот следующее, третье, снова без даты:

                Дорогой Збо,

вот вопрос — шли, иначе: that is the question (см. Гамлета). То be or not to be. Я грешник или дурак, это ясно. Признаю свою вину (если есть вина) и свой долг (если будет долг), но сейчас речь идет вот о чем: если я еще не утоп с головой, то, во всяком случае, прочно увяз. Поймите. Вы мне прислали 200 франков; из них 100, естественно, пришлось отдать Сюрважу, благодаря которому я избежал полной катастрофы… Но теперь…

Если Вы меня выручите, я отблагодарю Вас за эту услугу и пойду дальше. Если нет, — я не смогу двинуться с места, связанный по рукам и ногам… Кому это нужно?

В настоящее время у меня готовы четыре вещи. Виделся с Гийомом. Надеюсь, он мне поможет получить новые документы. От него уже есть добрые вести. Все было бы хорошо, если бы не это проклятое происшествие: почему же не покончить с ним, и без отлагательств, чтобы не тормозить дела, которое уже было пошло.

Ну, я все сказал, — теперь делайте, что хотите или что можете… но только отвечайте… это спешно, время не ждет.

Модильяни.

Обнимаю Вас. Привет г-же Зборовской.

«Виделся с Гийомом»… Уцелела у кого-то такая фотография. Английская набережная, так называемая Promenade des Anglais, самое фешенебельное место гуляний в Ницце; за длинным рядом пальм угадываются белоснежные здания первоклассных отелей и ресторанов; какой-то господин читает газету, сидя в кресле-качалке; спиной к нам — стройная дама с офицером в крагах; еще какие-то фигуры фланирующих по набережной. А прямо на нас идет странная пара: слева, в элегантном костюме «в талию», в шляпе с широкой лентой, с легким пальто на руке и какой-то покупкой под мышкой — Поль Гийом; справа, щурясь от яркого солнца, в старой шляпёнке и в чем-то мало похожем на пальто, из-под чего виднеются отвислые бесформенные брюки, поношенная куртка и мятый платок на худой шее, — Модильяни. Кстати, в деле с бумагами в результате Гийом ему так ничем и не помог. Зборовский откликнулся тут же. Модильяни писал ему в ответ:

                Мой дорогой Зборовский.

Получил от Вас 500, благодарю. Сейчас же принимаюсь за прерванную работу. Вместо всяких объяснений (никогда ведь нельзя до конца объясниться в письме): надо было «заткнуть дыру».

Получил прелестное письмо от Вашей жены.

Я не хочу, чтобы Вы мне прощали какой бы то ни было долг. Лучше установите или давайте вместе установим, если хотите, какой-нибудь кредит, чтобы с его помощью ликвидировать заполнимые пустоты, которые могут и впредь возникать при непредвиденных обстоятельствах. Надеюсь скоро увидеть Вас в Ницце, а до этого получить от Вас весточку.

Жму Вам руку.

Модильяни.

Следующие четыре письма, по-видимому, написаны с довольно значительными перерывами.

                Дорогой Збо,

спасибо за деньги. Завтра утром отправлю Вам несколько холстов.

Принимаюсь за пейзажи. В первых холстах, возможно, еще где-то будет сказываться «новичок».

Все остальное идет хорошо.

Кланяйтесь от меня г-же Зборовской. Жму руку.

Модильяни.

Похлопочите за меня у Гийома, — он обещал какую-то «протекцию» для восстановления моих документов — пусть вышлет.

Пятница вечером.

                Дорогой мой Збо,

спасибо за денежки. Жду, когда просохнет головка, которую я написал с жены, чтобы выслать Вам (вместе с вещами Вам уже известными) четыре холста.

Я работаю как негр, по-прежнему.

Не думаю, что можно будет высылать Вам больше четырех или пяти картин одновременно из-за ограничения веса посылок.

Моя дочь чувствует себя прекрасно.

Напишите, если это Вам не очень трудно.

Сердечный привет г-же Зборовской, а Вам крепко жму руку.

Модильяни.

Высылайте холст как можно скорее. Не забывайте про то дело на площади Равиньян[96]. Пишите.

                Дорогой друг!

спасибо за 500, а главное — за то, что послали их так быстро. Я отправил Вам холсты только сегодня (четыре).

Буду теперь работать на рю де Франс, 13.

Обстоятельства, вернее, перемена обстоятельств, перемена погоды — все это, боюсь, приведет к перемене ритма и настроения.

Посмотрим, может быть, со временем кое-что еще вырастет и расцветет.

Последние дни я немножко побездельничал: плодотворная лень — это и есть работа.

О Сюрваже можно сказать только одно: поросенок.

Вы приедете в апреле? Дело с моими документами почти совсем улажено благодаря брату. Фактически я могу теперь отсюда уехать, когда захочу. Соблазнительно побыть здесь еще, остаться до июля.

Напишите, если будет время, и передайте от меня привет г-же Зборовской. Жму Вам руку.

Модильяни.

Девочка поживает очень хорошо.

                Дорогой друг!

Очень растроган Вашим милым письмом. Это я должен теперь Вас благодарить.

Что касается рекламы, — я во всем, разумеется, полагаюсь на Вас… если это вообще необходимо…

Ваши дела — это наши дела, и, если мне не очень по душе эта реклама, во-первых, принципиально, а во-вторых, потому, что я не считаю себя достаточно созревшим, — это вовсе не значит, что я отвергаю «презренные деньги». Но раз мы уже договорились, перейдем теперь к другим делам.

Вот дата и место моего рождения: Амедео Модильяни родился 12 июля 1884 года в Ливорно. Я писал брату два или три дня тому назад и теперь жду от него ответа. И вот еще что: мое «подлинное» удостоверение личности находится в Париже, в комиссариате на улице Кампань-Премьер (у меня в бумажнике была только квитанция). Так что всю эту историю совсем не так уж трудно уладить.

Теперь о другом.