Просроченный долг - Йожеф Лендел

и не подробная хроника событий. Это правдивые истории, вроде тех, что в давние времена боцманы или седобородые морские волки в однообразные, безветренные дни рассказывали матросам, занятым латанием парусов и плетением канатов, на потрепанном суденышке, бросившем якорь в штиль, после бури — в ожидании новых бурь.

Это истории вроде тех, что рассказывает бродяга, увечный старый воин из «Семейного круга» («В семейном кругу» — эпическое стихотворение Яноша Араня (1817–1882), в котором увечный ветеран рассказывает о бесславном конце борьбы за свободу 1848 г., о боевых товарищах, с которыми скрывался в чужой земле, нищенствовал, мечтал вернуться на родину.), а попросту нищий, которого пригласили зайти в дом. Мальчик принимает их за сказки. «Ну, еще одну», — просит он. «Не сказки это, сынок», — укоряет его отец. — А уж там как вышло: то ли не записали, о чем поведал воин, или записали, да изъяли…(Автор намекает на строки стихотворения Я. Араня «В семейном кругу», которые сам автор выпустил из цензурных соображений (примеч. редактора венгерского издания).)

Рассказывают похожие истории и рыбаки, когда латают сети на берегу. А вот когда собираются всем миром, чтобы помочь в работе какой, скажем, кукурузу лущить, принято рассказывать любовные или страшные истории, а истории, подобные тем, что поведают Дёрдь Некерешди или Эндре Лашшу, редко услышишь.

В тюрьме ж такое вовсе не рассказывают. Там, если выдается время, романы пересказывают по памяти, иногда неделю подряд. А то кто-то вспомнит всего «Толди» (Поэма Я. Араня.). Что подзабыл, скажет своими словами. Или «Полтаву». Или «Витязя Яноша»(Поэма Шандора Петёфи.). В тюрьме о тюрьме не рассказывают. Это для тех, кто на воле. В тюрьмах на стенках, на дверях, на оконных рамах часто увидишь выцарапанное черенком ложки изречение:

Кто там не был, тот будет. А кто был, тот не забудет.

Дёрдь Некерешди и Эндре Лашшу говорят по праву своего рода ветеранов. Уже не с жаром, как в первый раз, ведь они рассказывали свои истории не однажды. Но и не с заунывным распевом, как рассказывают свои заученные истории нищие. Каждый раз им вспоминается нечто новое, о чем нужно рассказать, и как только вспомнят, тут же и скажут. Если бы моей задачей было определение жанра (хотя не мое это дело), то я, если бы был англичанином, назвал бы этот старинный жанр Уагn-ом (Длинный рассказ, россказни, басни, байки (англ.).), но, поскольку я не англичанин, просто назову рассказами бывших зеков. Представим себе не Яноша Хари (Янош Хари — герой оперы Кодая, гусар, весельчак и балагур.), а старого вояку-инвалида у Араня, который «не сказки сказывает». Ветераны понимают, что слушатели хотят услышать от них про всякие случаи и истории из жизни и вникнуть в их смысл. Бывшие зеки сами уже спокойно думают о прошлом и — что самое главное — о себе самих. Они не разыгрывают фальшивое «сcinema vérité» («Правдивое кино» (фр.); направление в киноискусстве, добивающееся документальной правды в художественном фильме). и не исповедаются перед публикой во внутреннем монологе. Они довольствуются тем, что могут дать слушателям толкование некоторых случаев и понятий, вроде как в толковом словаре. Но им важно, чтобы не усомнились в правдивости их слов.

Что же, это тоже человеческая слабость. И конечно, найдутся такие, кто поставит это в упрек Дёрдю Некерешди, Эндре Лашшу, Палу Палфиа, то есть мне — который после этого вступления отойдет в сторонку и скроется под маской беспристрастного повествователя.

Некерешди рассказывает о Нестерове

Если есть что-то, чем я могу гордиться, то я бы гордился тем, что меня звали бежать. Звали, и не абы кто. Так вот…

У побега, как и у всего на этом свете, есть правила. Первое правило, наверное, то, что заключенный, если может, должен бежать, а охрана должна быть начеку, чтобы не дать ему убежать. Охранник, стоя на посту, всегда думает про побег, ведь он для того и поставлен, чтобы этого не допустить. Но в том постоянстве, с которым он думает о побеге, — не всегда сила. Сила в том, что человек не всё время думает о побеге, а в том, что думает изо всех сил. И тогда он придумает такое, что не придет в голову охраннику. Ведь охранник всегда думает о побегах, которые уже случались. А побег бывает и таким, как когда лиса отгрызает попавшую в капкан лапу. Ведь капкану это не могло прийти в голову. Так вот, словом, охранник должен охранять все пункты, но только заключенный знает, где тот единственный пункт, чтобы вырваться, потому что именно об этом охранник и помыслить не может.

Другое правило. Бежать можно лишь тогда, когда на посту стоит злобный охранник. У нас это всегда соблюдали. Ведь если охранник допускал побег, он получал три года. Поэтому нельзя было пользоваться случаем, если охранник подобрее разрешил набрать немного ягод в лесу или схорониться под кустом от дождя. Большего сделать для нас он и не мог. Как бы ни лил дождь, он не мог отвести нас обратно в бараки, пока не начинало темнеть. Он и сам должен был торчать под дождем, правда, на нем был непромокаемый плащ с капюшоном, на ногах — хорошие сапоги. Так он и мок, злой, под дождем. Только если было в нем немного человечности, он не вымещал на нас свою злость, а и сам ждал, поскорей бы стемнело. А если был он дерьмо, то выгонял людей на открытое место, да еще куда-нибудь в лужу. Нас. Так что сами понимаете…

Звали меня в побег, но я всё же не бежал. Потому что, сбежав, я жил бы всю оставшуюся жизнь не в своей шкуре, не своими чувствами и не своей памятью. Не в силах я был этого желать. Терпел, даже дольше, чем нужно. Рассчитывал, что освобожусь и без побега. Расчет мой оказался верным: я свободен, более того — абсолютно независим. И всё же! Может, правы были те, кто думал: будь что будет, а я попробую. Таким я всегда мог дать добрый совет. Потому что у меня пару раз спрашивали. Я говорил им: «Прежде чем бежать, подумай, где ты хочешь оказаться. И пока этого точно не знаешь, не пускайся в побег». Потому что не каждый, пускаясь в побег, знал это.

Блатные скорее решались на побег. Но их побеги редко были успешными. Наш брат решался на побег нечасто. Но если решался, его никогда не ловили.

Лежал в нашей больнице, где я был санитаром, один уголовник, парнишка