Красные листья. Восточный альманах. Выпуск восьмой - Нгуен Динь Тхи

Со всего мира в Индонезию шли протесты против ареста Прамудья Ананта Тура. В его защиту выступила советская творческая интеллигенция.

В условиях изнурительной работы в поле, несмотря на унижения, на беспросветную жизнь в неволе, П.-А. Тур оставался писателем, — он приступил к созданию четырехтомной эпопеи, посвященной пробуждению национального самосознания, зарождению демократического движения коренного населения колониальной Индонезии в конце XIX века. Первый том эпопеи, роман «Земля людей», вышел в свет в середине 1980 года, всего лишь через считанные месяцы после освобождения писателя из заключения.

В 1980 году народ Индонезии отметил 35-ю годовщину провозглашения независимого государства Республики Индонезии. Более тридцати лет минуло с той поры, как в четырехлетней народной войне индонезийцы отстояли свою независимость. Те трагические и прекрасные годы, наверно, всегда будут заветной темой для индонезийских писателей. И первым в ряду их произведений, запечатлевших тот трудный и славный период истории Индонезии, будет стоять роман Прамудья Ананта Тура «Семья партизанов», сокращенный перевод которого ныне предлагается читателю.

Прамудья Ананта Тур

СЕМЬЯ ПАРТИЗАНОВ

Роман

Моему отцу М. Туру

1. СТАРАЯ АМИЛА И ЕЕ ДЕТИ

Люди называли между собой этот район города свободным, и не без оснований, хотя вряд ли такое могло понравиться властям. С тех пор как англичане и НИКА[35] высадились в Индонезии, район, о котором пойдет речь, превратился в крепость, отказавшуюся подчиниться чужеземцам.

Все осталось по-прежнему и тогда, когда англичане убрались с Явы, отдав бразды правления голландцам. Перемены, резкие и неожиданные, наступили лишь через несколько месяцев после появления белых ассигнаций Республики Индонезии[36]. Стоило упасть в цене республиканским деньгам, как сразу приуныли многие из тех, которые еще вчера называли себя борцами за свободу. И все же боевые группы, ни разу не появлявшиеся при свете дня, упорно продолжали сопротивление, как они сами называли свои действия. Даже Первая военная акция[37] не умерила их пыла.

«Свободным районом» называют улицу Тенгах в Джакарте.

В одном из переулков, пересекающих эту улицу, стоит хижина, в которой живет семья Амилы — потому что старшая в семье именно Амила, — или семья Саамана, поскольку кормилец в доме не кто иной, как Сааман. Они переехали в «свободный район» неделю спустя после окончания «первой акции». Новоселы еще только обживались, а все соседи уже в один голос расхваливали Саамана — такого в целом свете не найдешь, — зато его мать, Амилу, звали не иначе, как старой солдатской подстилкой, и, может быть, не зря, раз уж все были так единодушны на этот счет. Одно несомненно: мать с сыном совсем не походили друг на друга.

Стемнело.

Очертания хижины, где живет семья Амилы, теряются во мраке. Лишь слабый свет пробивается сквозь плетеные стены, напоминая случайным прохожим, что рядом живут люди.

Нынешняя ночь так же темна, как и вчерашняя, — ведь скоро новолуние. И как все предыдущие ночи последних трех месяцев, эта ночь не несет облегчения Амиле. Да что Амиле — миллионы людей сейчас мучатся от растерянности и страха!

Но Амиле кажется, будто несчастней ее нет на свете. Никто не поможет ей выдержать последнее испытание. А что оно последнее — в этом Амила не сомневается.

Когда она осознала это впервые? Амила не может сказать. Сейчас уже 1949 год, но говорят, будто она живет вне времени. Будто ничуть не изменилась за последние двадцать лет и в душе своей осталась, как и была, казарменной потаскухой, распутницей. Только постарела заметно и стала похожа на истрепанную метлу. И единственное, чем еще она может принести людям пользу, это удобрить собой землю.

Амила никогда не вела дневника, потому что не умеет ни читать, ни писать. Трудно даже вообразить ее склоненной над тетрадью и записывающей свои мысли и переживания. Так что она понятия не имеет, когда именно ей пришло в голову, что выпавшее на ее долю новое испытание — последнее.

Все три прошедших месяца, как только смолкает уличный шум и в наступившей тишине слышно лишь, как дышат, скрипят зубами или похрапывают дети, Амила садится за стол напротив светильника. Так она долго сидит, мечтает, грезит наяву и даже размышляет. Однако все то, о чем она мечтает, фантазирует, думает, не вселяет в нее никакой уверенности.

Когда-то Амила славилась своим ростом и осанкой. Если внимательно приглядеться, еще и сейчас можно представить себе, какой красоткой она была в молодости. А теперь походка у нее стала неуверенной, спина сгорбилась, и нынешняя Амила похожа на вопросительный знак. Военные годы состарили ее и разорили. День ото дня Амила глупеет, это замечают все окружающие, зато сама она по-прежнему очень высокого мнения о собственной персоне, что зачастую раздражает людей, особенно ближайших соседей.

Если добавить еще, что она отличается необычайным упрямством — хоть кол на голове теши, то не удивительно, что все обходят ее стороной. Именно из-за своей глупости и упрямства Амила часто оказывается зачинщицей разного рода стычек и перепалок. Поэтому, где бы она ни поселилась, она всегда становится такой же знаменитостью в масштабе своего околотка, как, скажем, Сталин или Рузвельт в масштабе всей нашей планеты, которая, словно одержимая, вертится в мировом пространстве.

Амилу редко можно увидеть довольной. Стоит ей выйти за порог, и вы можете быть уверены, что она непременно затеет с кем-нибудь ссору. Если же она появляется на улице с благостным выражением на лице, всем ясно: Амила решила обратиться к кому-то с просьбой. Скрывать своих чувств она не умеет.

Тихая безлунная ночь. На душе у Амилы тоже темным-темно. Не на что больше надеяться, но женщина все же надеется, эту надежду поддерживает слепая жажда жизни. Уже три месяца не возвращается домой Сааман — опора и утешение семьи. Вестей от него тоже нет. Ни хороших, ни плохих — никаких.

На столе мигает светильник, точно такой, какой можно увидеть в любом бедном доме. Когда его оранжевое пламя колеблется от ветра, по дому начинают метаться тени.

Посмотрите! Амила сидит в кресле, единственном уцелевшем от всей фамильной мебели, и смотрит на дверь. Сколько раз воображение рисовало ей, как эта дверь открывается и входит Сааман. Своими подслеповатыми глазами она уставилась на дверь, словно собака на луну.

Городской шум замирает. Прошло минут десять. Амила сидит, не меняя позы. Что-то зашуршало у нее за спиной, но она даже не шелохнулась.

— Мамочка! — Это Амилу окликает Салама, ее девятнадцатилетняя дочь.

Амила по-прежнему безучастна. Подойдя к ней почти