Красные листья. Восточный альманах. Выпуск восьмой - Нгуен Динь Тхи

В условиях империалистического колониального угнетения Индонезии религия туземного населения — ислам — приобрела особую функцию: она ощущалась индонезийцами как своеобразный символ духовного суверенитета, как та, может быть единственная, сфера, в которую чужеземец не мог вторгнуться. Действительно, колонизаторы были полновластными хозяевами над собственностью, землей, трудом, самой жизнью индонезийца, во всем могли навязать ему свою волю, но заставить его сменить веру — это им было не по силам. Если к этому добавить, что исламу больше, чем другим религиям, свойственны нетерпимость к «неверным», к любому иностранному влиянию, можно понять, почему религиозный момент играл, да и теперь еще часто играет значительную роль в освободительном движении в Индонезии, и на Зарубежном Востоке в целом. Не будем преувеличивать, однако, позитивный аспект этой роли — как показывает опыт, мусульманский национализм нередко обращается и против прогрессивной идеологии и политики, отвергая их как атеистические, «чужеземные» и т. п.

Но заслуга Тура в том и состоит, что он не ограничивается простой констатацией религиозности своих героев, гораздо глубже проникая в суть вещей. Среди мотивов, побуждающих его героев на те или иные поступки, писатель отводит религии точно принадлежащее ей место, отнюдь не преувеличивая ее значения. В конечном итоге действующие лица романа Тура, например партизан Картиман, ощущают свою моральную ответственность не столько перед небесами, перед богом, сколько перед своей совестью, перед народом, перед родиной. Любимый герой автора Сааман в последние минуты перед казнью задает себе вопрос: «Истинна ли моя религия? Истинна или ложна?» Неизбежность насилия, к которому он вынужден был прибегать в борьбе против колонизаторов, вступает в противоречие с его религиозным чувством, и побеждает чувство долга перед людьми. Он тщетно пытается обрести твердость духа в мусульманском кличе «Аллаху-акбар!» — «Аллах велик!» и, собрав последние силы, идет на смерть с возгласом «Мердека!» — «Свобода!».

Роман «Семья партизанов» интересен еще в одном отношении — автору удалось показать, как традиционный жизненный уклад, национальный характер индонезийцев приходят в соприкосновение с тем крутым изломом национальной истории, каким стали революция 1945 года и последовавшая за ней освободительная война. Колонизаторам пришлось немало «потрудиться», чтобы вызвать к себе столь глубокую и непримиримую ненависть в народе, отличительной чертой которого всегда были изысканная вежливость, мягкость, дружелюбие и почтительность в обращении. (Советским читателям небезынтересно будет узнать, например, что индонезийцы обычно не применяют местоимений «ты» и даже «вы». Это допустимо лишь между закадычными приятелями, в противном случае воспринимается как проявление грубости и высокомерия. Персонажи романа Тура, как это и полагается в Индонезии, обращаются друг к другу в третьем лице: «братец», «сестрица», «старший брат», «господин». Этот колорит по возможности сохранен и в переводе.) Трудно даже представить себе, какие чувства ярости и стыда должны были бушевать в сердцах детей капрала Паиджана, чтобы, воспитанные в условиях патриархальнейшего образа жизни, глубочайшего почтения к старшим, тем более к родителям, они подняли руку на отца за то, что он продался врагу.

Поведение Саамана в тюрьме исполнено холодного и сдержанно-вежливого презрения к своим тюремщикам: он может дружелюбно беседовать с уголовником, но отвергает помощь со стороны начальника тюрьмы ван Керлинга, готового даже спасти ему жизнь. И так себя ведет не только Сааман, прошедший суровую школу партизанской борьбы, — его юные сестры, влачащие полуголодное существование, отказываются от денег, которые им предлагает ван Керлинг. Они делают это без громких слов, без проклятий, но с той мягкостью и вежливостью, за которыми у индонезийцев часто скрываются непоколебимость и глубокое чувство собственного достоинства.

С течением времени взгляды писателя, его идейные концепции претерпевали определенные изменения, которые сам П.-А. Тур охарактеризовал следующим образом:

«До 1951 года я считал, что искусство создается лишь индивидуумом. Сейчас я понимаю, что человек, индивид — продукт своей эпохи, продукт жизни внутренней и международной. Содержание и форму искусству дает народ, который трудится и борется. Индивидуализм в искусстве ведет в болото пустых мыслей и домыслов»[33].

Это находит отражение в его сближении в середине 1950-х годов с Обществом народной культуры (Лекра), объединявшим деятелей литературы и искусства, придерживавшихся леводемократических взглядов. В составе общества было много коммунистов. Прамудья Ананта Тур вскоре стал одним из признанных руководителей Лекры.

Туру принадлежит большая заслуга в ознакомлении индонезийского читателя с классической русской и советской литературой, Он перевел на индонезийский язык ряд произведений Л. Толстого, Чехова, Куприна. Определенный интерес с точки зрения развития взглядов самого Тура представляет то, что из произведений советских авторов он выбрал для перевода «Мать» и «Детство» Горького, «Повесть о настоящем человеке» Полевого, «Судьбу человека» Шолохова.

В свою очередь, ряд произведений писателя был переведен на русский язык и издан в Советском Союзе. Среди них роман «На берегу реки Бекаси»[34], в основе которого лежат события начального этапа войны сопротивления индонезийского народа иностранной агрессии в 1945 году (Тур сам принимал участие в этих событиях еще молодым офицером республиканской армии), повесть «Это было в Южном Бантене» о борьбе индонезийских крестьян против банд мусульманских фанатиков, выступавших против правительства молодой республики, а также многие рассказы писателя.

Творческий путь Прамудья Ананта Тура отнюдь нельзя назвать прямым и легким. Горячо любя свою родину и свой народ, Тур вместе со всеми прогрессивными людьми Индонезии мечтает о счастье для всех индонезийцев, мучительно размышляет о том, как преодолеть темноту и нищету, унаследованные от колониального прошлого, паразитическую буржуазность, которой заражает общество нарождающаяся эксплуататорская элита. Определенное время он, как и некоторые другие представители индонезийской леводемократической интеллигенции, под влиянием успехов Китайской Народной Республики в первые годы после освобождения питал известные иллюзии в отношении всего «китайского опыта» развития отсталой страны, не замечая, что Мао и его группа давно уже отбросили идеалы китайской революции, нанесли колоссальный ущерб ее завоеваниям.

Индонезийские патриоты дорого заплатили за эти ошибки — ослабленные маоистским влиянием левые силы оказались не способны эффективно противостоять наступлению классового противника. Во время внутриполитического кризиса 1965 года П.-А. Тур был среди первых, на кого обрушились репрессии в трагические дни октября 1965 года. Его арестовали, бросили в тюрьму, где он провел четыре года, а затем в числе десяти с лишним тысяч узников перевели на отдаленный остров Буру, в концлагерь, еще на десять лет. За ним не было никакой вины — поэтому власти не сумели организовать даже инсценированный судебный процесс и Тур оказался среди тех, кого держали за решеткой без суда, следствия, без официально предъявленного обвинения и без объявленного срока заключения. «Меня лишили всего — свободы, семьи, моего архива, моих книг», — сказал