Товарищество на вере. Памяти Инны Натановны Соловьевой - Анатолий Смелянский

«Нас уполномочила совесть»

Кажется, впервые дневники Владимира Саппака, которые он вел на самой заре «Современника», от весны до осени 1956 года, упомянула Наталья Крымова в очерке «Добрый человек с Пятницкой улицы». Этот очерк вошел в книгу «Имена», работа вышла в самом начале 70‑х и была посвящена «шестидесятникам», то есть героям только что отшумевшей эпохи. 60‑е ушли с исторической сцены совсем не мирно. Они были сметены ударной волной, образовавшейся вслед за разгромом Пражской весны. Н. Крымова презентовала своих любимых героев уже «после цунами», как бы с другого берега. Перелом времени обозначен не был, но легко прочитывался: август 1968-го, танки в Праге. Поражение «социализма с человеческим лицом» отозвалось по всему пространству послесталинской культуры. Удар наносился по разным целям, но прежде всего по тому хрупкому тонкому слою людей, который возник, зашевелился, начал дышать и думать в оттепельной России. Одним из таких, если хотите, образцово положительных представителей того советского поколения и был В. Саппак. Думаю, совсем не случайно портрет «доброго человека с Пятницкой улицы» завершал книгу Н. Крымовой (тоже вполне знаковой, принципиальной работы тех лет).

В. Саппак ушел из жизни рано, в самом начале 60‑х, ему едва сравнялось сорок. Его дневники зафиксировали «внутриутробный» период в жизни «Современника». Н. Крымова дневники своего товарища ввела в оборот, щедро процитировала, но они так и остались в семейном архиве давней подруги Инны Веры Шитовой. То, что научно-исследовательский сектор Школы-студии МХАТ сейчас решил превратить несколько тонких тетрадочек в книгу, объясняется не просто приязнью ректора Школы-студии МХАТ к театру «Современник» или не менее глубокой приязнью к Олегу Ефремову и людям его круга. Прочитав записки (предоставленные Инной Соловьевой), я понял, что их надо немедленно опубликовать. Это важный эмоционально насыщенный информативный документ времени (да еще какого времени). Не знаю, вспоминал ли Владимир Саппак строки о «всеблагих», которые «в минуты роковые» призывают в собеседники обычных людей, допускают их в свой «совет». В публикуемой книге строк Тютчева нет, но то, что В. Саппак быстро сообразил, куда его «пригласили», сомнений не вызывает. Оказавшись в компании Ефремова, Эфроса, Володина, Розова, Львова-Анохина, Виленкина, всех тех, кто начинал тогда первый свободный театр после Сталина, Саппак не оробел. Напротив, почувствовал себя нужным в этой, казалось бы, вполне второстепенной роли слушателя, советчика и домашнего летописца. В беглых записях чувствуется восторг человека, попавшего в нужное место в нужное время. Он мог бы с гордостью подтвердить: «из чаши их бессмертье пил». И ведь действительно пил!

«Я стою у истоков какого-то интереснейшего и большого дела, которое где-то там, в будущем, разрастется, „обжелезится“ и по-крупному заявит себя». Вот объединяющее настроение разнородных записей. Причастность к небывало свободному «большому делу» приподнимает человека 1956 года. Плохое время укорачивает и усредняет пишущих, свободное – дает им крылья, обостряет глаза и слух, делает их одаренными. Н. Крымова, знавшая «раннего» В. Саппака, вспоминает некоторые его пассажи времен работы в газете «Советское искусство». Критик не боится уколоть покойного друга: она знает, что он успел вздохнуть, выпрямиться, начал хорошо писать. Он освободился от стиля, в котором «штампованными кажутся даже знаки препинания».

Дневник ведется рукой человека, почувствовавшего новые возможности. «В поисках радости», «В добрый час» – характернейшие названия времени. Этой радостью заполнен день, эта радость заставляет автора с обескураживающей откровенностью разрешить себе быть счастливым. Нет, точнее: «начать быть счастливым».

«Добрый человек с Пятницкой улицы» не был, судя по всему, счастливым. Страдал с детства сильнейшей астмой, лишен был возможности путешествовать, наслаждаться солнцем, морем, запахами и цветами земли. Природа обладает огромными компенсаторными возможностями: тому, кто трудно дышит, взамен даются иные таланты. В. Саппак развил в себе деятельное и зоркое сердце. И как много сумел он заметить, запомнить, зафиксировать. Какой внятный портрет главных людей своего поколения он создал, поколения тех, что получили шанс.

Главное событие времени – смерть «кремлевского горца» – не обсуждается (вернее, еще страшновато доверить такие чувства бумаге). Но все движение новой жизни в записях Саппака так или иначе соотносится с радостью освобождения. По всему полю заметок, по тому, что и как люди говорят, о чем спорят, в каком ритме существуют, какие пьесы выбирают, кого зазывают в свой круг, какие манифесты сочиняют – во всем сквозит лихорадочный ветерок чуть занявшейся после марта 1953‑го весны. Люди еще не размежевались, еще могут запросто собраться у подруги – сталинистки. Наш летописец фиксирует картину простого дня 1956 года: «Галя вышла – мы сняли портрет Сталина со стены. Галка говорит чуть ли не о самоубийстве: „Чем жить…“»

Сейчас можно проследить, как сложилась «линия жизни» этой самой «Галки» [критика Юрасовой] и всех остальных вразнобой упомянутых персонажей. В. Саппак будущего не ведает. Он записывает, слушает и слышит. Он видит, как меняется скудный пейзаж послевоенного быта. Вещи у него говорят. Виктор Розов, пьесой которого вот-вот начнется «Современник», еще живет в келье Зачатьевского монастыря, но в этой келье – приметы «нагрянувших на драматурга „больших денег“». В. Саппак подмечает: «То это кувшин для воды – фарфоровый, инкрустированный, вещь слишком дорогая для обихода; то это книги – кирпичики будущего здания библиотеки, – добытые „персональным“ букинистом – Собрания сочинений Гофмана, Цвейга, Франса, Мопассана, то есть все то, что особенно дорого, редко и недостижимо».

Чуть ли не каждый день совершают открытия. Открывают гениев, закрывают гениев. Ошибаются. Не сразу расчухали Александра Володина. Очаровываются иногда пустячными пьесами, но уже читают булгаковского «Мольера», примериваются к нему, знают Артура Миллера. Рядом с ними – лучшие критики поколения. Люди живут тесно, как будто скрепленные «какими-то невидимыми крючками». Держатся друг за друга, ежедневно нуждаются друг в друге. Новый театр рождается с нуля. Обсуждается все, как в «Славянском базаре»: какие актеры, какой репертуар, как платить артистам. Обсуждают главное – саму идею нового дела, противостоящего практике всего советского театра. Постепенно проявляются лица основных действующих лиц – Олега Ефремова и Анатолия Эфроса. Их споры и разговоры В. Саппак старается стенографировать, а в дневнике оставляет «выжимки». Они поражают двойной точностью: пониманием своего дня и ненамеренным прогнозом будущего. В разговорах О. Ефремова и А. Эфроса – проспект всего, что случится с «Современником» и с самими спорщиками, главными персонажами нашего театра второй половины ХX века. Не откажу себе в удовольствии представить читателю одну из таких «выжимок».

«Итак, позиция Ефремова:

Театр – кооперативное товарищество актеров. Надо пробовать эту форму. Главное в театре