Портреты эпохи: Андрей Вознесенский, Владимир Высоцкий, Юрий Любимов, Андрей Тарковский, Андрей Кончаловский, Василий Аксенов… - Зоя Борисовна Богуславская

частями. Нам во всех отношениях было выгодно, чтобы книга вышла, но сам он не выразил ясно свою волю: ускорить публикацию такой книги. Мы были уверены (ты учти, мы же не имели возможности с ним обсуждать все это ни через почту, ни по телефону), что устроили все, как он сам этого хотел. Заключены очень выгодные для него контракты, деньги идут в его фонд. Представь себе, как невероятно сложно все это было сделать в отсутствие автора, и притом что его еще тогда мало знали на Западе! Самым главным нашим доводом была трагичность его ситуации и тема книг. В момент серьезнейших гонений в России на интеллигенцию и писателей мы считали, что как бы спасаем достояние лучшего писателя, что успели выполнить свою миссию, и мы радовались, что все складывается удачно и по его желанию. Я в книге описываю свои ощущения – удивление и горечь после его столь чудовищных обвинений. А потом, когда начался конфликт и все это обсуждать с Солженицыным оказалось уже невозможным, я начала все записывать, пока память свежа и еще живы и мои родители, и переводчица и друг Солженицыных Наталья Столярова, которая тоже сыграла в этой истории очень большую роль.

– В чем, вам казалось, была особая удача?

– В том, что мы никого никогда не скомпрометировали, никому не повредили. Столярова не пострадала и продолжала работать, ездить в Париж. Никто из тех, кто мог подвергнуться в Союзе репрессиям, не пострадал из-за публикации «ГУЛАГа», потому что никто не узнал, как это произошло. И от моей книги, вышедшей в 1978 году, тоже никто не пострадал.

– И все же, Оля, я не понимаю, зачем Солженицыну были нужны осложнения? Все рассказанное тобой не укладывается в сознании, когда речь идет о книге подобного масштаба, книге, как «Архипелаг ГУЛАГ», по существу, начавшей новый отсчет времени, воспринятой как исторический подвиг писателя.

– Да, я часто задавала себе вопрос, почему ему понадобилось сделать нас виноватыми в том, в чем мы были совершенно неповинны. И до сих пор не могу найти полного объяснения. – Ольга замолкает. – Вот моя версия, разделяемая американской интеллигенцией. Дело в том, мне кажется, что на Западе Солженицын создал себе определенный имидж. В его миссии не было места каким-то иностранцам, да еще из семьи эсеров, старых социалистов. Думаю, он не мог согласиться перед самим собой, что ему помогли просто передовые либералы-американцы, что они помогли русскому ГУЛАГу. Но сегодня, когда все успокоилось, я удовлетворена. Книга моя вышла в Америке, была переведена в нескольких странах. Мне дали возможность изложить свою версию, и не только изложить ее, но и узаконить. Сейчас в самых просолженицынских кругах и текстах на тему выхода «ГУЛАГа» обвинение Солженицына по нашему адресу признано несправедливым. Естественно, люди понимают, что, наверно, он так несправедливо поступил из-за его трагического положения, неумения сориентироваться в непривычных для него обстоятельствах новой жизни. Сама его высылка на Запад была шоком, его можно было понять. Я же – потеряла Россию!

– Уверена, что не потеряла! Сейчас другие времена, теперь твой приезд обязательно состоится. Надеюсь, что и приезд Солженицына с семьей. Ведь его произведения непременно будут сейчас опубликованы. В том числе и «ГУЛАГ»[64]. Какова была реакция в США на выход твоей книги?

– Появилось много рецензий. В «Нью-Йорк таймс», в других газетах, все они были «положительные» без исключения. Сегодня для меня эта история уже утратила свою болезненность.

Мысленно я пытаюсь пройти вместе с Ольгой ее путь, внутренне примерить ее поступки к себе, и понимаю, какое существенное несовпадение взглядов на события у людей изнутри страны и извне. Думаю я и о том, что история во имя великих свершений и поступков часто берет себе в жертвы даже далеко не обычных людей. Но имя Александра Исаевича Солженицына все равно связано для меня с восстановлением справедливости по отношению к миллионам замученных в сталинских лагерях, я помню это и прощаю многое другое.

Я думаю об Ольге сегодня, узнаю из ее уст о новых планах и понимаю: ее литературная биография не дописана. Кто знает, быть может, в ее жизни будет что-то иное, не менее значительное, чем «Голоса в снегу», книга о детстве, «Остров во времени», переводы Леонида Андреева и альбом о Борисе Пастернаке. Быть может, на новом витке общественной жизни возобновится ее встреча с русскими литературой и искусством? И она снова окунется в тот водоворот молодости и разнообразие форм самой жизни, к которым всегда тяготела.

Но в любом случае, как бы ни сложилось будущее Ольги Андреевой-Карлейль, она уже вписала свое имя в историю литературы нашей страны, исполнив многим неизвестную, но незаурядную партию в сложнейшей партитуре, называемой русской культурой, – вписала еще и тем, что сделала для сохранения рукописей двух романов Александра Исаевича Солженицына.

По воле обстоятельств оторванная от столицы Франции, а впоследствии и единственного города Америки, Нью-Йорка, который казался похожим на нее, и перекочевав в Калифорнию, Ольга Андреева-Карлейль осталась для меня парижанкой, сохранив весь круг своих русско-европейских интересов как в литературе, так и в живописи. Ее европеизм стал ее журналистской судьбой, перипетии ее собственной жизни – поводом и стержнем ее сочинений.

1991 г.

Диана

С Дианой фон Фюрстенберг, имя которой вы можете обнаружить в Америке в любом доме на этикетках, платьях, духах, туфлях, мы увиделись в ее нью-йоркской студии. Студия как студия. Фотопортреты «звезд», безголовая скульптура впрыгнувшего на помост спортсмена, во много раз увеличенные и точно наплывающие на тебя со стены ракурсы ног, локтей, туфель, нарисованных и «живых» – весь этот как бы непреднамеренный поп-арт составляет прелесть уюта художественного пространства комнаты. На видном месте, в центре, как обособившаяся Дочь, живописное полотно Джона Ченмена: похожая на Анну Павлову танцовщица с запрокинутым, словно в экстазе, лицом. Но вот все это оживает в слове, обозначается низким, мелодичным голосом. Женщина, стремительно возникшая перед нами, необыкновенно привлекательна. Она начинает говорить с порога, объясняя, показывая, вызывая на ответы, от нее исходит ощущение электричества, врожденного артистизма. Ежесекундно меняющееся выражение глаз, тонкий овал лица, обрамленный взбитой пеной темных волос, в улыбке изогнутые губы, то приглушенный, то звонкий, со страстью голос. В фигуре что-то от пантеры, гибкое, упругое, готовое в любую минуту изогнуться, вспрыгнуть. Она усаживает нас с Хейвардом Айшемом (редактор издательства «Даблдей» – прим. ред.) – респектабельно-интеллигентным и ужасно застенчивым – на подушки-сиденья, расположенные вокруг стола, мгновенно появляются кофе, бутерброды, салат, – все это на фоне голоса, движений, смеха Дианы.

– Знаете,