Повесть о Верещагине - Константин Иванович Коничев

стремленьем к истине суровой горячий труд его дышал». Эти слова могут быть отнесены и к Владимиру Васильевичу…

Чтение писем и газетных вырезок происходило на одном из привалов, устроенных Верещагиным в пути, в бамбуковой роще.

Его проводники после тяжелых переходов лежали в тени, утоляя жажду апельсинами.

Елизавета Кондратьевна готовила на костре обед из двух фазанов, подстреленных мужем. Она о чем-то задумалась и молча подкладывала хворост в костер.

— Голубушка, ты отчего такая невеселая? Отчего бы тебе не порадоваться торжеству стасовской правды?

— Я рада за тебя, за Стасова и вообще за искусство, — ответила Елизавета Кондратьевна. — Но я задумалась над тем, что моя роль, как твоей спутницы, слишком ничтожна. Я не собираюсь ничем мир удивить, однако что-то полезное я должна делать! Готовить куриный бульон? Для этого не обязательно путешествовать по Индии. Не начать ли мне писать дневник?..

— Что ж, попробуй, записывай все свои наблюдения. Авось пригодится для потомства. Вот и будет полезное дело.

С этого дня Елизавета Кондратьевна занялась писанием дневника. Продолжалось путешествие с постоянной сменой впечатлений. Скучать было некогда. Работа, трудности дальних переходов и переправ заполняли время. Там, где невозможно было пробраться в горы на лошадях, Василий Васильевич нанимал носильщиков. И снова — рискованные переходы по ущельям, через быстрые ручьи и реки, по скользким ледяным тропинкам, по глубоким ослепительным снегам, какие бывают только в горах Индии на высоте пятнадцати тысяч футов.

Английские чиновники не советовали Верещагину подниматься на высоты, считавшиеся недоступными:

— Мистер Верещагин, куда вы идете? Зачем такой риск? Тридцать лет тому назад на Джонгли поднимался британский ученый Гукер. Снежные заносы и обвалы грозили ему гибелью на каждом шагу. Но он сумел преодолеть трудности. Его гербарный материал, собранный в Гималаях, хранится в Англии, После Гукера никто не отважился подняться туда.

— Я поднимусь! — настаивал на своем Верещагин. — И доказательством тому будут мои этюды.

— Тогда оставьте у подножья гор вашу спутницу, не подвергайте ее опасности.

— Едва ли она останется. Елизавета Кондратьевна переносит трудности легче, нежели я.

Однажды супруги Верещагины оказались вдвоем на высоте около пятнадцати тысяч футов. Носильщики отстали от них и, заблудившись, пропали. В одиночестве провели Верещагины у костра морозную ночь. Настал день, носильщики с вещами и продуктами не появлялись. Было отчего впасть в уныние. Но, немного отдохнув, Верещагин раскрыл ящик с красками и стал писать этюды снежных гор. Елизавета Кондратьевна наблюдала со стороны и думала о вдохновенной одержимости мужа. Сжавшись от холода, она записывала в дневник:

«…В. В. и я с ним поднялись на Джонгли. Наши слуги-носильщики отстали, затерялись, видимо ищут нас. Следы наши замело снегом. Положение, хуже которого быть не может. А мой В. В. занялся этюдами. Странный здесь климат: солнце палит голову, а на груди от дыхания образуются ледяшки. В. В. едва держит кисть и палитру: пальцы скрючиваются от холода. Лицо у него распухло, вместо глаз — узкие щелочки. Голова еле поворачивается. Скорей бы кончал занятия: пока есть остатки сил, надо уходить отсюда, уходить…»

Но Елизавета Кондратьевна не торопила его.

Иногда Василий Васильевич на несколько минут отвлекался от работы. Перед ним расстилались зубчатые вершины заснеженных гор; голубизна неба здесь, как нигде, казалась особенно яркой. Сделав несколько зарисовок, Василий Васильевич закинул за спину ружье, ящик с красками. Придерживая под руку свою спутницу, он стал спускаться с гор. Носильщики, нанятые Верещагиным, оказались на полпути к той горной вершине, где художник с женой провели более суток.

После этой вылазки в горы Верещагин долго путешествовал по селениям. В те дни местные жители под звуки труб собирались около монастырей и справляли праздник в честь снеговых гор. Через несколько недель странствования Василий Васильевич узнал, что на высоте около десяти тысяч футов, в местечке Чанга-Челинга, за облаками, находится старинный монастырь. Добравшись до него, Верещагин сделал несколько зарисовок с монастырских фресок буддийской троицы; нарисовал лам, замаскированных под различных птиц и зверей. На богомольных торжествах были устроены ламами танцы. Затем буддисты в разрисованных одеждах, потешая русского путешественника и его жену, в танцах и пантомимах показывали сцены борьбы добрых и злых духов. В кругу посреди танцующих стояло чучело нечистой — дьявольской — силы; чучело было вылеплено из вареного риса, а потому под конец всех игр и представлений озлобленные на дьявола буддисты свалили его и под звон медных тарелок съели до последней крошки.

На другой день праздника снеговых гор индийцы в присутствии Верещагина устроили военные танцы и пляски. Участники были вооружены пиками, длинными ножами и щитами, сплетенными из древесных корней. Они танцевали и пели. Верещагин карандашом набрасывал в альбоме фигуры танцующих лам в их «божественных» одеждах, а Елизавета Кондратьевна, с помощью переводчика, записывала в свой дневник песню ведущего танцора:

Я летаю быстро, как свет, Как пуля из ружья. У меня меч великого короля, И таких размеров, Что нет нигде места, Чтобы повесить его. Нож мой лежал три дня в огне И три дня в воде морской…

Во время этого праздника Верещагину принесли письмо от самого короля весьма незначительной Сиккимской «державы». Буддисты насторожились. Они с затаенным дыханием прислушивались к чтению письма, беспокоясь, не обиделся