Сергей Колбасьев - Хороший командующий

- Буксиры прогнали миноносец, - сказал командующий.- Ничего сверхъестественного, - и носовым платком вытер вспотевший лоб. Он нечаянно подумал о том, что произошло бы, если бы миноносец дорвался до торпедного залпа.

А между прочим, ничего особенного не произошло бы, потому что "Жаркий" в этот день атаковал с пустыми аппаратами. Четвертого туза у противников не было.

- В головного! - закричал сигнальщик.

Командующий поднял бинокль. Нет... ничего не заметно. Видно только, что белые прибавили ходу... Они уходят из боя.

Внизу снова кричат "ура". Это победа. Комиссар подошел к командующему и дал ему папиросу. Командующий встал и предложил комиссару огня.

- Мыс Хрони, - сказал штурман, и командующий кивнул головой Он уже десять минут тому назад заметил впереди над горизонтом мутно-синее пятно и знал, что это вход в Керчь-Еникальский пролив.

- Как бы кто-нибудь оттуда не вылез, - пробормотал штурман, но командующий повернулся к нему спиной и пошел к трапу.

Он, конечно, не мог знать, что за горизонтом "Беспокойный" подорвался винтом на мине и теперь возвра-щался в Керчь вместе с "Грозным", не посмевшим идти на минное поле. Если бы знал, не удивился. Он был твердо уверен в победе.

- Дальше не пойдем, - сказал командующий. - Отбой! Фуше! Поднимите: "Адмирал выражает флоту свое особое удовольствие", а потом распорядитесь обедом.

Замки открыты, и пушки развернуты по ветру, чтобы остыли. Люди тоже остывают, и на палубе идет приборка.

Сейберт и командир "Знамени социализма" молча ходят по мостику. Из машины доносятся звонкие удары, визг напильника и веселая ругань. Машинная команда еще не кончила своего боя, потому что механик поклялся до Мариуполя починить разбитый клапан.

- Христофор Богданыч, - вдруг сказал Сейберт.

- Ась? - отозвался капитан, почувствовавший себя на мирном положении.

- Чем замечательна Обиточная коса?

- Обиточная? - удивился капитан. - А чем она может быть замечательна? Коса как коса. С обеих сторон море, а посредине песок.

- Море, вы говорите?

- Конечно, море. - И Христофор Богданыч с опаской взглянул на своего начальника. Он, кажется, не в себе: говорит и смотрит очень странно.

- И больше ничего? - задумчиво спросил Сейберт. - А что там делают?

- Ничего, совсем ничего. Только рыбу ловят, - успокоительно проговорил Христофор Богданыч.

- А много там рыбы?

- Рыбы? Известное дело - много. Там самое главное место после донских гирл. В мирное время там и рыбаков не меньше, чем рыбы, а вот сейчас пусто.

- Тогда все понятно, - сказал Сейберт.

"Что понятно?" - хотелось крикнуть капитану, но он удержался. Если начальник действительно не в себе, лучше дать ему отдохнуть. Но Сейберт взглянул на него и на его лице прочел невысказанный вопрос.

- Понятно, почему мы вышли ночью и на рассвете были у Обиточной. - И Христофор Богданыч вдруг почувствовал, что не понимает чего-то очень простого, что обязан был бы понимать. От этой мысли он похолодел. Неужели он сам не в себе?

Он был сильно потрясен боем.

8

- Чуть правее, товарищ штурман, - сказал сигнальщик и повел рукой по сверкающему горизонту.

- Вижу, - ответил прильнувший к дальномеру флагманский штурман. - Это мачта той самой канлодки. Она лежит на грунте. И на мачте, кажется, люди... Вахтенный, доложите командующему. Он в кают-компании.

- Слева по носу мачта утопленного неприятеля, - доложил вахтенный. Командующий положил ложку и обтер губы куском хлеба.

- Очень приятно.

- Так точно, товарищ командующий. Только на ней люди, которые видны вооруженным глазом. - Вахтенный был из писарей и любил точную терминологию.

- Семафор на "Данай", чтоб обследовал, - распорядился командующий и снова занялся супом, сваренным по его собственному рецепту, а потому очень вкусным.

Вторая тарелка того же супа называлась вторым блюдом, а арбуз - третьим. За арбузом Фуше доложил, что на "Знамени" исправили повреждение в машине и сейчас будут отдавать буксиры.

- Отлично, - отплевываясь косточками, сказал командующий.

- "Данай" возвращается, - добавил Фуше. - Сообщает, что снял с мачты троих из команды погибшей канлодки. Он везет их сюда. - И все встали, потому что пленные - очень редкое явление в морской войне.

Первым на борт "Буденного" вступил голый в офицерской фуражке. Он не мог расстаться с черно-золотой кокардой, последним атрибутом утонувшей власти. Забронированный в серое одеяло с "Даная" и посиневший от холода, он продолжал быть офицером.

Второй, тоже голый и завернутый в сигнальный флаг "ижица", красно-желтый полосами, несомненно раньше был сигнальщиком. Третий, в грязном рабочем платье, конечно, был кочегаром. Он обсасывал потухшую папиросу и при виде людей в фуражках с козырьками выбросил ее за борт. Они - начальство.

- Что вы с нами сделаете? - шепотом спросил офицер и вдруг крикнул: Расстреливайте сразу!

- Ты дурак, Дырка, - спокойно сказал командующий, и офицер вздрогнул. Как был в корпусе дураком, таким и остался. Мало я тебя под винтовку ставил... Товарищ комиссар, позвольте представить: бывший лейтенант Ржевский. Тремя выпусками моложе меня.

- Теперь старший лейтенант,-из последних сил сказал Ржевский и в упор взглянул на комиссара. Он самый страшный, этот комиссар, но бояться не годится... Само слово "комиссар" - зловеще. Что он скажет?

- Теперь уже не старший лейтенант, - улыбнулся комиссар, и от этой улыбки сердце бывшего лейтенанта остановилось. Что же дальше? - Отведите их обедать и выдайте им обмундирование. - И, взглянув на своего смертельно бледного собеседника, комиссар хлопнул его по плечу: - Держись, лейтенант!

Но лейтенант не удержался. У него подкосились ноги, и он с размаху рухнул на железную палубу.

Когда в полной темноте поднимаешься по лестнице, бывает, что на площадке сделаешь лишний шаг вверх. Нога, не встретив ступеньки, проваливается. Это безопасно, но очень неприятно. Так же неприятно, как опрокинуть в рот вместо водки рюмку воды, налитую шутливо настроенным приятелем. От такой рюмки можно задохнуться.

Бывший лейтенант Ржевский приготовился к расстрелу и, когда узнал, что вместо комплекта пуль получил комплект обмундирования, упал в обморок. А когда, очнувшись, осознал, что он больше не старший лейтенант,- потерял способность управляться и, как миноносец с перебитым в бою штуртросом, не держался на курсе.

В кают-компании он жадно хлебал горячий суп и залпом выпил чай с сахаром флаг-секретаря Фуше, но наотрез отказался от папиросы, твердо выговорив:

- От врагов своей родины принять не могу.

Решительно заявил, что он монархист, и не менее решительно, что все белые - прохвосты. Потом обругал комиссаров и сразу же высказал сожаление, что не служил с самого начала у красных.