Дмитрий Быстролётов - Пир бессмертных: Книги о жестоком, трудном и великолепном времени. Щедрость сердца. Том VII

Оба взволнованы рассказами Сергея и восторженно смотрят ему в рот, ловя каждое слово, сыплют вопросы, не дожидаясь ответа.

— Значит, ты два раза прошел серую страшную Сахару и два раза зеленые дебри Конго?!

— Да.

— Со львами приходилось встречаться? Наверное, стреляешь замечательно?

— Слушай, Гансик, вот начальник, о котором мы мечтали, а? Теперь мы двинем дело, а, Сергей?

— М-м-м-да… Конечно…

Пауза. Сергей серьезен. Он сосредоточенно смотрит то на весеннее бледное небо, то на вспаханные поля. Ганс и Альдона обескуражены.

— Слушайте-ка, товарищи, боюсь, что вы не совсем понимаете, чем советская разведка отличается от буржуазной и почему она неминуемо должна победить врагов.

Пауза.

— Наши враги делают ставку на сверхчеловека, на аса, на исключительность. Когда сверхчеловека под рукой не находится, они уповают на массовость: денег у них хватает. Мы же отвергаем и то, и другое. Конечно, в каждой отдельной схватке сыграют роль умение и техническая подготовка, но победим мы совсем не поэтому. Нас движет к победе сознание высокой исторической справедливости нашего дела. Мы нравственно правы и поэтому сильны.

Сергей медленно закуривает, собираясь с мыслями.

— Наши противники — наемные убийцы. Риск им щедро оплачен наперед, и каждый из них уже мечтает о лавочке или пивной, которую он потом откроет. Смерть в бою им кажется неудачно вынутым лотерейным билетом. Но давайте возвратимся в машину: времени нет. Черт возьми, так весна пройдет, а мы и не заметим! Как дышится-то, а?

Они стоят и любуются мирным пейзажем.

— Однако продолжим беседу. На каком-то повороте дела наемнику обязательно покажется, что трудности и связанный с ними риск превышают полученную им плату и работа становится ему невыгодной. Тогда он ее бросает и отходит в сторону. Этого у нас нет и быть не может! Нам дано право защищать мир на земле, перед которым риск своей жизнью кажется ничтожным: ход истории предопределил победу нашему делу, значит, и нам самим.

Трое у машины. Первой входит Альдона и садится за руль. Ганс и Сергей докуривают папиросы у открытой двери.

Сергей:

— Но и это не основное различие. Между советской и капиталистической разведкой линия раздела начинается с главного — с цели. Разведка жестока. Но цели…

Они бросают сигареты и садятся в машину. Дверца захлопывается, автомобиль трогается. На полях мирная работа: пыхтит трактор, люди роются в земле. Поют птицы.

Бледный день северной весны. Данцигская гавань. По тихой солидной улице идет Сергей. Особняк. У входной двери щит с королевским гербом и надписью на греческом и английском языках.

Сергей входит внутрь.

Фойе. Ливрейный слуга:

— Прикажите доложить, майн герр?

— По личному делу.

Обширный кабинет. В глубине за массивным столом величественно восседает сам генеральный консул, дуайен консульского корпуса вольного города Данциг. Одет под британского лорда былых времен, монокль в глазу, темный сюртук, на ногах белые гетры. Он что-то пишет. Не поднимая головы:

— Was wunschen Sie, bitte?[1]

Сергей низко кланяется и отвечает стоя:

— Разрешите говорить по-английски, сэр: я вырос в Америке. К моему стыду не знаю родного языка. Сегодня в порту у меня похитили портфель и в нем паспорт. Прошу выдать новый.

— Кто знает вас в Данциге?

— Никто.

— В Берлине?

— Тоже никто.

Удивленно:

— В каком-нибудь другом европейском городе?

— Увы, сэр!

Консул перестает писать. Пауза. Все еще не поднимая головы:

— В Греции?

— Ни один человек.

Консул резко вскидывает голову. В упор разглядывает Сергея, веско:

— Я это уже сам подумал, молодой человек. И поэтому не могу выдать вам паспорт. Как вас зовут?

— Александр С. Люкс.

— Гм… Да вы и не грек… Где родились?

— В Салониках.

Консул откидывается в кресле, насмешливо улыбается:

— Ну ясно: именно там, где сгорела мэрия со всеми архивами! Прощайте!

Консул снова начинает писать.

Сергей вынимает пачку денег.

— Двести долларов для бедных этого города, сэр!

Брезгливая гримаса. Сквозь зубы:

— Уберите деньги! Я не занимаюсь благотворительностью.

Строго:

— Повторяю: прощайте!

Сергей несколько обескуражен. Потом приходит в себя. В позе решимость. Он встряхивает головой. Теперь на лице наглая усмешка.

Сергей садится без приглашения, берет в рот сигарету, а фосфорную спичку чиркает через документ под носом дуайена. Закуривает, пускает дым ему в лицо и лезет локтями на стол.

Консул откидывается на спинку кресла. Пауза.

Консул глухо:

— Что это значит?

— Значит, что вы культурное обращение не уважаете, — Сергей говорит на жаргоне нью-йоркских гангстеров. — Зви-няюсь. Вижу, вам будет так понятнее. Я мозги вам враз вправлю. Мне нужна липа! Ли-па! Дошло, консул? Не тушуйтесь, я отселева топаю в Женеву. Там наши сунут мне ксиву на бетон, вашу толкану в уборную, а на той мотаюсь дальше, домой, в Нью-Йорк. Понятно толковище?

Консул протирает монокль. Шепотом, боязливо взглянув на дверь:

— Откуда едете?

— С Сингапура.

Его превосходительство передергивается. Вставленный монокль опять падает.

— Вы знаете, кто убил полковника?

Сергей наклоняется через стол. Хрипло:

— Я.

Молчание. Консул торопливо заполняет паспортную книжечку.

— Получите.

— Дайте и его для пограничников, понятно? На показуху.

— Кого?

— Любимого нашего короля. С рамкой. И штоб с ленточкой.

Скрипя зубами консул протягивает Сергею увитый национальной ленточкой портрет короля в рамке. Сергей вынимает из заднего кармана брюк пистолет, кладет его на бумаги перед консулом. Портрет сует себе в задний карман брюк.

— Спрячьте, пожалуйста, пистолет. Я этого не люблю. Может войти слуга.

— Хе-хе, бухало же — друг и кормилец честного человека, консул! Ну ладно! Короля я устроил на теплом месте, бухало ложу поближе к сердцу, а новую липу — в бумажник! Пор-р-рядочек!

Они встают. Консул — как побитая собака, Сергей — как хозяин положения. И вдруг Сергей почтительно сгибается, меняет выражение лица и сладким голосом лепечет:

— Я счастлив, ваше превосходительство, что наша родина имеет за границей столь превосходных представителей!

Консул трет лоб. Кисло:

— Что? Ах, да, да…

Входит в обычную роль. Гордо выпрямляется.

— И я счастлив, сэр, что могу пожелать вам счастливого пути.

Они идут по ковру к двери. Сладчайше улыбаются и мурлычут друг другу: