Сергей Колбасьев - Джигит

- Итак, - сказал Константинов, когда то, что он называл боевым запасом, было должным образом расставлено на столе, - первую, как всегда, за дам!

- За дам, - поддержали остальные и подняли рюмки.

Шведский пунш обладал изрядной крепостью и неплохим привкусом, но с непривычки от него хотелось кашлять.

Константинов собственноручно налил по второй рюмке и пояснил:

- Этим напитком мы сегодня начинаем, в нарушение всех человеческих правил, специально ради нашего молодого... - Посмотрел на свою рюмку на свет, подумал и добавил: - Ну, конечно, забыл его имя-отчество.

- Василий Андреевич, - подсказал Бахметьев.

- Совершенно верно, - согласился Константинов, - однако несущественно. Как бы молодого ни звали, я не хочу, подобно небезызвестному Иисусу Христу, поить его хорошими вещами тогда, когда он уже будет не в состоянии отличить их от кваса.

С происшествия в Кане Галилейской, которое по достоинству было оценено как самое веселое чудо в священной истории, разговор естественно переключился на попов.

Попов Алексей Петрович не одобрял. Они разделялись на сладкоголосых карьеристов и просто волосатых бездельников. Самый приличный из всех был некий иеромонах на "Громобое", отлично пивший водку и даже плясавший на столе качучу, Однако и тот ковырял в носу и во всех отношениях был серым, как штаны пожарного,

- Сделаем еще, - предложил старший механик Нестеров.

- Первую за дам! - провозгласил Константинов. На этот раз это была водка, и по общему счету уже не первая, а по крайней мере пятая, но формула тоста не изменялась. Так было принято.

Скрипка заиграла нестерпимо жалобную мелодию, и свет стал еще более тусклым и мягким.

- Попы, - сказал Нестеров с сильным ударением на втором "п" и засмеялся. Расскажи еще что-нибудь.

- Расскажу, - согласился Константинов и, опрокидывая рюмку в рот, осторожно придержал пальцем верхнюю челюсть. Она у него была вставная и ненадежная. - Не удивляйтесь, молодой, мне все зубы сняли японским осколком. Почти безболезненно.

- Нет, про попов, - запротестовал Нестеров. - Помнишь нашего на "Ильмене"?

Еще бы Алексей Петрович его не помнил! Отец Семион Сопрунов. Жирный, как два борова, и особливо глупый. В самом начале этой войны решил заработать "георгия", а для того придумал с крестом в руках воодушевлять команду на совершение ратного подвига.

- Как? - удивился Бахметьев. - Ведь "Ильмень"-тo заградитель. Что же там воодушевлять?

Константинов кивнул головой и обильно полил уксусом свой паштет из дичи. Он любил сильные вкусовые ощущения.

- Именно. Однако он во время ночной постановки вылез на верхнюю палубу и кроме креста взял с собой складной стул. Воодушевлять можно и сидя, а долго стоять по его комплекции было ему нелегко.

Мы даже не видели, как он вылез, и вдруг в темноте слышим вопль. Этакий лающий вопль, как будто большого волкодава переехало грузовым автомобилем.

Конечно, сразу приостановили постановку. Думали, кого-нибудь прихватило миной. Бегали и искали по всей палубе. Ощупью, потому что огня открывать в таких случаях не полагается.

Ну и нашли отца Семиона. Складной стул, вместо того чтобы открыться, закусил ему его обширную корму, и он не мог ни встать, ни сесть. Находился в наклонном положении и взывал гласом великим.

Разумеется, мы его осторожненько спустили с трапа вместе со всеми его принадлежностями, и "Георгия" он не заработал... За дам!

- За дам! - подхватили остальные, а Нестеров снова засмеялся:

- Ты сам лицо духовного звания. - Он явно охмелел и, ставя рюмку на стол, чуть ее не разбил. - Ты апостол Павел.

- Совершенно справедливо, - согласился Константинов и повернулся к Бахметьеву: - Вам это тоже известно, молодой?

Он держался просто и великолепно. Нужно было так же спокойно и ясно ему отвечать, а в глазах уже плавал туман, и сердце стучало прямо в самой голове. Все-таки Бахметьев взял себя в руки:

- Так точно, Алексей Петрович, кое-что слыхал.

- Тогда представьте себе следующий случай... Только сперва выпейте сельтерской. Здесь жарковато, а она освежает. - И Константинов передал Бахметьеву бутылку.

Он, конечно, был самым лучшим человеком на свете. Как ясно он все увидел и как тактично умел помочь! Бахметьев был готов за него умереть, но высказать этого не мог.

- Алексей Петрович, я всегда... - и запнулся. - Большое спасибо.

- Ну так вот, - продолжал Константинов, делая вид, что ничего не замечает. - Стояли мы как-то раз на "Громобое" в Гонконге, и приехал к нам новый поп, взамен того самого, который плясал качучу и окончательно спился.

Если вам известно мое почетное прозвище, то, вероятно, известно и то, что получил я его за несколько своеобразное цитирование вышеупомянутого апостола.

А попу это было не известно. Приехал он как раз в воскресенье, отслужил свою первую обедню и надумал произнести проповедь. Начал: "Братие, как говорил апостол Павел..." Ну и сразу вся команда, а с ней и господа офицеры заржали, точно жеребцы. Он опять: "Апостол Павел рече..." Опять ржут. Все девятьсот пятьдесят oхри человека, за исключением занятых вахтенной службой. Тут он окончательно растерялся и удрал в полном облачении курц-галопом.

Бахметьев смеялся до слез. Аренский от радости мотал головой, а Нестеров блаженно улыбался, потому что на большее способен не был. Один только Гакенфельт оставался невозмутимым и почти высокомерным.

И, взглянув на него, Нестеров вдруг помрачнел. Потом, видимо, пересилил себя и дрожащей рукой протянул к нему рюмку, чтобы чокнуться.

- Выпьем!

- Может быть, хватит пока что? - сухо спросил Гакенфельт.

Нестеров сразу изменился в лице, поставил рюмку на стол и немедленно начал вставать.

- Друг мой механик, - остановил его Константинов. - Хочешь, я тебя женю?

От неожиданности Нестеров снова сел.

- Меня? Зачем? - И, подумав, добавил: - Нет, не хочу.

- Ну, не хочешь, не надо. Тогда давай дальше пить. Только начнем с освежительного. - И Константинов налил Нестерову полный стакан сельтерской. Сделано это было с необычайной ловкостью. Нестеров до дна осушил свой стакан и сразу забыл о Гакенфельте.

- А я женился, - вдруг сказал Бахметьев.

- Да ну? - удивился Аренский.

- Невозможно, - не поверил Константинов.

- Факт. Женился. Как полагается.

Константинов неодобрительно покачал головой:

- Таким молодым совсем не полагается.

Аренский вдруг крикнул: "Горько!" - и через стол полез целоваться, а Гакенфельт не то засмеялся, не то закудахтал.

От всего этого к горлу комком подступала тошнота, хотелось убежать и расплакаться, и не было никакого выхода. Но Константинов поднял руку и сказал: