Робеспьер. Портрет на фоне гильотины - Филипп Бурден

она прожила 40 лет на ежегодную пенсию, установленную для нее Бонапартом еще при Консульстве в 1803 году и потом сохраненную при Реставрации (правда, сильно сокращенную). Она помогала растить дочь Матона, родившуюся в 1788 году, и сделала ее своей наследницей в завещании, составленном 6 февраля 1828 года, вскоре после смерти папаши Матона в 1827 году. Начиная с 1830 года или немного позднее 70-летняя Шарлотта Робеспьер и 23-летний Альбер Лапоннере поддерживают близкие отношения и подолгу беседуют. По утверждению Лапоннере, Шарлотта передает ему свои мемуары, начатые в 1827 году, как следует из примечания к их первому изданию. Лапоннере на встречах с Шарлоттой записывает продолжение ее воспоминаний, а потом редактирует его, сопоставляя с известными тогда источниками по истории Революции и особенно Робеспьера (параллельно работая над первым полноценным изданием его сочинений). Эти встречи продолжались с перерывами из-за первого полугодового заключения Лапоннере с апреля 1831 года в тюрьму Сент-Пелажи и из-за следующего его тюремного заключения, уже на два года, с апреля 1832 года. В этот раз он угодил в больницу с туберкулезом, а потом в тюрьму Ла-Форс за непослушание. С июня по сентябрь 1833 года он опять сидел в тюрьме. На момент смерти Шарлотты, 1 августа 1834 года, Лапоннере отбывал с февраля того же года новый срок в тюрьме Сент-Пелажи по обвинению в намерении «свергнуть правительство» Луи-Филиппа (он вышел оттуда лишь в 1837 году). Он был арестован до попытки Общества прав человека, в которое входил, поднять восстание в апреле 1834 года. Но, как оказалось, новое тюремное заключение не помешало ему написать короткую речь в память о Шарлотте, которая была оглашена 3 августа на ее похоронах при большом стечении народа (текст этой речи содержится в «Воспоминаниях Шарлотты» под № 12). Вскоре после этого под его редакцией вышло первое издание «Воспоминаний Шарлотты Робеспьер о двух ее братьях» в серии «Воспоминания обо всех», за которым в 1835 году последовало второе, полное издание с предисловием Альбера Лапоннере и с подтверждающими документами. Книгу напечатало издательство Baudoin в парижском предместье Со, а тираж был перевезен на центральный склад на улице Фобур-Сен-Дени.

Но вернемся к «Посвящению тени Жан-Жака Руссо», главной нашей теме. Наличие факсимиле рукописи с заметной правкой рукой Робеспьера, чей почерк хорошо известен, а также ее переиздание пять лет спустя в «Воспоминаниях Шарлотты», подготовленных Лапоннере, убеждали в его изначальной подлинности. С того времени его не ставил под сомнение ни один историк [9]. Испросив необходимое согласие у Альбера Матьеза, основателя Общества робеспьеристских исследований, Эжен Депре и Эмиль Лесюэр, почему-то отнесшие этот текст к «литературным трудам», поместили его в первом томе «Сочинений Максимилиана Робеспьера», издававшихся Обществом с 1910 по 1967 год и затем дважды переизданных (2000 и 2007) [10]. Ральф Александр Ли поместил его со своим комментарием в большом издании «Полной переписки Жан-Жака Руссо» в томе 46 (1987) под номером 8091 [11]. Я сам, сверившись с первыми изданиями, воспроизвел его в своем сборнике «Робеспьер. Сочинения» в 1988 году [12]. К этой точке зрения присоединилась в 1993 году Натали- Б. Робиско [sic] [13]. Если подлинность документа никем не оспаривается, остается вопрос о возможности его переработки. Не до конца ясна как дата появления воспроизводимой рукописи, так и ее изначальное предназначение. Эти два момента мы и хотели бы осветить.

В предисловии к своему сборнику 1830 года издатель Моро-Розье утверждал, что получил документы от сына земледельца и торговца зерном из Кретея, что южнее Парижа, сестра которого, по его утверждению, была женой «богатого столяра», жившего в годы Революции на улице Сент-Оноре, в доме 366. Если считать это правдой (возможно ли это?), то этот предполагаемый «житель Кретея» должен был состоять в родстве с подрядчиком Морисом Дюпле («санкюлотом Дюпле»), у которого, как раз по этому адресу, Робеспьер проживал с осени 1792 года в приемлемых для него условиях безопасности и доверия. Максимилиан жил там спокойно, по-семейному, располагая собственной комнатой и кое-какой кабинетной мебелью. Наследник этого безымянного жителя Кретея должен был получить от своих родственников по восходящей линии много документов, датированных годами после 1791-го, из дома Дюпле, принадлежавших Максимилиану Робеспьеру, которые тот, если верить издателю, передал жителю Кретея 8 термидора (26 июля 1794), что представляется невероятным. Среди этих документов находилось и знаменитое «Посвящение». Явно предназначенная для подтверждения истинности псевдовоспоминаний, изданных Моро-Розье, невероятная история этого вымышленного «обретения», лишенная конкретики, может тем не менее быть достоверной в части происхождения бумаг. Известно, что обыски, проходившие после 9 термидора (27 июля 1794) в доме арестованных Дюпле – мадам Дюпле вскоре умерла или покончила с собой в тюрьме, – не принесли ожидаемых результатов. Конфискованные там бумаги были затем разобраны и упорядочены под надзором члена Конвента Куртуа и вызвали разочарование. Вероятнее всего, Элизабет, с 26 августа 1793 года – жена члена Конвента Леба, казненного вместе с обоими Робеспьерами, ее незамужние сестры Элеонора (прозванная Корнелией), близкая к Максимилиану, и Виктория, а также младший сын Дюпле Жак-Морис, ведомые их родителями, особенно энергичной матерью Франсуазой-Элеонорой, в ночь на 9 термидора (27 июля 1794), если не 8 термидора (26 июля), припрятали много документов, всплывавших в общественном пространстве и у коллекционеров гораздо позже, даже в 2011 году, как можно было недавно убедиться при приобретении рукописей Робеспьера Национальным архивом в рамках кампании Общества робеспьеристских исследований. Эту гипотезу подкрепляет тот известный факт, что Шарлотта Робеспьер, очень плохо воспринявшая в 1792 году то, что ее братья, старший Максимилиан и младший Огюстен, поселятся у Дюпле, а не возродят в Париже аррасский семейный псевдококон, прекратила с ними всякие отношения с флореаля II года (апреля–мая 1794). Братья сами сторонились сестры из-за ее контактов со многими их врагами (Фуше, Фрероном, Гюффруа и др.). Но по признанию самой Шарлотты, впоследствии она помирилась с Элизабет, вдовой Леба; возможно, к ней попала часть бумаг, принадлежавших ее старшему брату. Во всяком случае, это она показала Лапоннере рукопись «Посвящения» после 1830 года: как она могла у нее оказаться тогда, если бы ее не было у нее на момент первой публикации Моро-Розье? Не Шарлотта ли передала в 1827 году издателю «Подлинных воспоминаний», как предположил журналист L’Universel в своем материале от 5 мая 1830 года, те пресловутые подтверждающие документы, что были помещены в первом сборнике? Может быть, Шарлотта не могла представить, что из них извлекут эти псевдовоспоминания Максимилиана, которые сразу будут приняты за апокриф, и что издатель проявит низость и открестится от издания. Тем более что до июля 1830 года, в политическом контексте конца правительства Гизо, подобная апология Робеспьера приобретала явно скандальный характер и могла повлечь в ее отношении санкции, в том числе отмену ее скудной пенсии. Я не могу заходить еще дальше в подтверждении или отрицании этих домыслов; но так или иначе они подкрепляют уверенность историков-исследователей в том, что «Посвящение тени Жан-Жака Руссо» действительно написано рукой Максимилиана Робеспьера, в чем их убеждает каллиграфия. Это тот вывод, к которому мы должны были прийти.

Вот сам этот текст.

Посвящение тени Жан-Жака Руссо

«Я посвящаю это сочинение тебе, покойный гражданин Женевы! Если ему суждено увидеть свет, то эгидой ему станет самый красноречивый и самый добродетельный из людей: ныне более‚ чем когда-либо, нам требуются красноречие и добродетель. Божественный человек, ты научил меня познанию меня самого: еще в ранней молодости я научился у тебя ценить достоинство моей натуры и размышлять о великих принципах общественного порядка. Старое здание рухнуло: на развалинах возведен портик нового, и благодаря тебе я принес туда свой камень. Прими же мою хвалу; как ни слаба она, она должна тебе понравиться: я никогда не славословил живым.

Я видел тебя в твои последние дни, и память об этом служит мне источником надменной радости: я любовался твоими величественными чертами, я видел печать черной тоски, на которую тебя обрекла людская несправедливость. Тогда я понял всю боль благородной жизни, посвященной культу истины. Но она не устрашила меня. Осознание того, что ты желаешь добра подобным тебе, – вот плата добродетельному человеку; за ней идет признание народов, окружающее его память почестями, в которых ему отказывали его современники. Подобно тебе, я хотел бы обретать эти блага ценой полной трудов жизни, даже ценой преждевременной кончины.

Призванный сыграть роль среди величайших событий, когда-либо