Озаренные - Леонид Михайлович Жариков

характер. Немало профессий сменил Иван Никитченко, как говорится, прошел в горняцком забое «все курсы». И всегда было для него примером отношение коммуниста Плетминцева к своему делу и долгу.

На участке, где Иван работал машинистом комбайна, условия были тяжелые: угольная лава низкая, пласт угля настолько маломощный, что управлять комбайном приходилось полулежа. А почва волнистая, машина то и дело зарывалась в кровлю. А когда вырубленный . уголь навалится на транспортер высокой горкой, то и руку не просунешь между углем и кровлей. Трудно, но иначе не возьмешь уголь. А он здесь — золотой! Пожалуй, нигде в Донбассе не найдешь такого драгоценного пласта. Уголь эталонный, экспортный. На таких углях варятся спецстали.

Однажды в лаве, где работал Никитченко, прорвались подпочвенные воды. Вылез Иван после смены на штрек насквозь мокрый. А когда пришел к стволу и сел в клеть, ему сказали, что должен срочно явиться к начальнику шахты.

Как был в рабочей спецовке, так и зашел в кабинет. Начальник шахты встретил его с радостью и смущением.

— Ну, как прошла смена, Ваня? Нормально?.. Выручай шахту, братишка. Твой сменщик заболел... Боюсь, как бы от воды не раскисла кровля и не завалило лаву. Надо сделать два цикла, может быть, пройдем воду и дальше лава будет сухой...

Вот оно что: снова в шахту... Помыться бы в душевой после трудной смены, отдохнуть бы часок...

— Сухую спецовку дадите? — только и спросил Никитченко.

— Обязательно дадим! И тормозок организуем: я сейчас в буфет позвоню... И жинке твоей расскажем, успокоим ее...

Пожевав на ходу колбасы с белым хлебом, опять спустился Никитченко в шахту с другой бригадой. Кровля в самом деле стала раскисать — того и гляди рухнет. Завели комбайн, погнали первую «полоску», потом сняли вторую — действительно, в лаве воды поубавилось.

Удивительное дело: возвращаясь после второй смены домой, Иван чувствовал себя менее уставшим, и настроение было лучше. Отчего это? С благодарной улыбкой вспомнил «деда», своего наставника, Митрофана Плетминцева: его стиль!

* * *

Чем измерить героизм будничной работы? Видно, не зря шахтеры похожи с виду на свой труд — молчаливы, деловиты, суровы. Работа в шахте все еще сопряжена с опасностью: рабочее место движется, ежедневно меняются условия — то породы станут зыбкими, то крепь начинает ломаться, не выдержав горного давления, то прорвется вода и в лаве льет дождь — никуда от него не скроешься. Бывает, натолкнутся проходчики на скальные породы, о которые ломается самая крепкая сталь. Случается и другое: давлением подземного газа вырвет из пласта десятки, а то и сотни тонн угля разом, а взрывная волна оглушит. Каждую минуту шахтер словно в бою. Но горняцкий характер сильнее любой стихии. Шахтеры знают: величие их труда не в опасности, не в трудностях, а в значительности. Шахтеры спускаются во тьму, чтобы дать людям свет, они вдыхают жизнь миллионам машин.

Вот уже за второй десяток перевалил горняцкий стаж Ивана Никитченко. На стенах в его доме висят в рамках, в аккуратном обрамлении чистых рушников Почетные грамоты за отличную работу. Старые горняки, встречаясь с машинистом комбайна, уважительно приветствуют его.

Ушел на пенсию бывший коногон Митрофан Яковлевич Плетминцев, проработавший на шахте полвека. А дружба поколений — так назвал старый горняк свои сердечные связи с Иваном Никитченко — продолжалась. Никитченко тоже всегда говорил о старике с уважением:

— Если, бывает, поработаем хорошо, дадим с бригадой тонн сто лишку, тогда я шагаю мимо деда смело, кричу ему весело: «Здравствуйте, Митрофан Яковлевич!» А если в лаве плохо, прохожу молча, стараюсь, чтобы старик не заметил меня. Да только его не обманешь. У него, «как в редакции», все известно, увидит издали и спрашивает: «Почему нос опустил, Иван? Что за хлопцы с тобой? Новая бригада? Будем знакомы». И тут, хочешь не хочешь, давай ответ, рассказывай — откуда хлопцы, как работают, почему в Седьмой Западной лаве опять вода появилась: не влияет ли водохранилище Нижней Крынки, надо маркшейдерам эту мысль проверить, иначе до беды недалеко. Спрашивал — заменяют в откаточном штреке деревянное крепление металлическим? «Заменяем, Митрофан Яковлевич. Только со стихией не договоришься: утром поставили новую крепь, а к вечеру, смотришь, опять покорежило, хоть караул кричи».

Старый горняк озабоченно хмурится, но по всему видно — гордится своим учеником. Да и хлопцы у него один в один. Добрая смена. А что может быть для коммуниста важнее, чем сознание — есть кому передать свой труд, свою славу и свои надежды...

* * *

Шумит переполненный горняками огромный зал Дворца культуры. На трибуне шахтер-ветеран Митрофан Яковлевич Плетминцев. Этот скажет, и всегда в точку! Еще бы: старый большевик, участник грозных сражений революции... А Плетминцев положил на трибуну старенькую свою кепочку, оглядел притихший зал и негромким, глуховатым голосом начал:

— Сыны мои, молодые шахтеры! Видели вы в степи каменный обелиск? Под ним братская могила, где спят вечным сном сто восемнадцать коммунаров Ясиновского рудника. Они погибли в святом бою за первую Программу партии: надо было отобрать власть у капиталистов. И шахтеры беззаветно сложили головы за счастье будущих людей... Выйдите, сынки мои, за поселок, поднимитесь на кряж и поглядите, сколько новых шахт выросло вокруг. Это — вторая Программа партии. Ее выполняли мы, отцы ваши и деды, — изотовцы, стахановцы, поколение революции и первых пятилеток... Теперь у нас под самыми звездами летают спутники и межпланетные корабли. Это — третья Программа, программа коммунизма! Вам и достраивать эту светлую жизнь, во имя которой погибли сто восемнадцать красногвардейцев и все, кто сражался в Великую Отечественную войну...

В зале стояла тишина, и коммунисты внимали словам ветерана:

— Мы, старые шахтеры, свою вахту отстояли, пронесли победу через огонь и войны. И надо нам передать боевые и трудовые знамена сыновьям, то есть вам, дорогие товарищи!.. Я закончу свое слово очень важным замечанием. Многие коммунисты понимают у нас работу как борьбу за выполнение плана. Но как бы мы хорошо ни работали, сколько бы ни давали угля, всегда на первом месте будет стоять Человек! Я прожил большую жизнь и одно скажу: трудно быть коммунистом, очень трудно. И если коммунист за свою жизнь не воспитал себе смену, значит, оставил боевой пост. Помните: партийная работа не служба, и не должность, и не профессия. Это — любовь к людям. Без этой любви ни угля не нарубишь, ни человека не воспитаешь. Коммунизм — это любовь к людям!..

* * *