Краснофлотцы - Артем Владимирович Драбкин

Москве. Нашу лодку поставили на ремонт в ноябре 1944 года, у нас дизеля уже до того размотало. Ивану, своему командиру, говорю: «Пусти к отцу, отец как раз переехал в Москву». Он говорит: «Ладно, давай, пока ремонт тут, времечка будет немножко». Обратно еду, со мной вместе поехал один здоровенный парень из береговой артиллерии. Он мне говорит: «Слушай, у тебя харчи есть?». Я говорю: «Есть». — «А много?». Я говорю: «Что значит много, а в чем дело?». Да, говорит: «Жрать хочу». — «Почему?». А он говорит: «Ты понимаешь, у меня мать больная, я все ей оставил — деньги, продовольствие, все, и сам поехал как есть». Ну, я говорю: «Раз такое дело». Он сожрал все сразу у меня, то, что мне там на дорожку, все мигом. Ну и что делать, а рядом какая-то компания, в преферанс играли, у них не было четвертого, кинули клич, думаю, делать нечего, жрать нечего, пойду. И вдруг мне поперла карта, спасу нет, сидел картами шлепал, собирал деньги, а этот мужик бегал на очередной станции, искал там чего-нибудь. А там шаньги, есть такая штука. Шанежки, с картошкой, с рисом. Он этих шанежек накупит и лопает, и мне еще дает. Вот так и доехали, картами шлепали. Приехали, встречает меня друг Петя Скородумов, говорит: «Слушай, у тебя с собой эти орденские книжки?». Я отвечаю: «С собой». — «Идем». — «Куда?». — «В сберкассу». Я спрашиваю: «Да ты чего, что с тобой, Петя?». — «Идем». Пришли в сберкассу, а там говорят: «Вы эти штуки бросьте — уже пришел запрет заранее выдавать». Уже это пронюхали, прикрыли эту лавочку с деньгами, да и какие там деньги были, больше разговору.

То есть Вы посылали деньги по аттестату, матери или отцу?

Посылал, когда мы ехали через Баку в самом начале декабря 1941 года, где мамин новый муж был командиром. В Саранск летчики морской авиации привезли мою двоюродную сестру Татьяну. Мать, сводная сестра моей тетки Лизы, умерла во время голодовки, а Татьяну эти летчики вывезли и привезли как раз тогда, когда я буквально заскочил по дороге на день в Саранск. Вид у Татьяны был ужасный, она голодала, я оставил им свой аттестат и забыл об этом, на черта мне были деньги. Когда в первый раз увидел Лунина, он пришел на лодку впервые, я был в отпуске, а за меня старпома оставил. Лунин меня увидал первый раз в отсеке, он же меня не знал, меня назначили тогда, когда его не было на лодке, он был в отпуске в Куйбышеве, как раз, где была моя мама. 1943 год, он смотрит на меня и говорит: «А это кто?», спрашивает старпома, старпом говорит: «А это инженер-лейтенант Сергеев, вот он вместо Липатова». Он: «Как фамилия?». — «Сергеев». И вдруг он поворачивается ко мне и говорит: «А почему ты матери не пишешь?». Народ вокруг застыл — «Вот тебе письмо от матери». Откуда, как? Оказывается, в Куйбышеве в театре они случайно познакомились с моей мамой, и мама ему сказала, что у нее сын подводник и служит на Севере. Он говорит: «Ну, давайте я передам ему письмо, я туда еду». И вдруг он видит, что я у него на лодке, елки-палки.

Лодка заканчивала войну с другим командиром, кто командовал после Лунина?

Командирские должности исполнялись на бригаде подводных лодок, командиров было восемьдесят шесть человек. Некоторые говорят: «Как, неужели было столько лодок?». Нет, командиры менялись, вот застрелился Мадиссон, командир нужен. Значит, лодка К-21 пришла на Север с командиром Аркадием Алексеевичем Жуковым, но после второго похода Гаджиев Магомед Имадутдинович пришел к выводу, что Жуков как командир не годится, и его сняли. И механика сняли, и штурмана убрали, и минера. Поставили Лунина, и старпома взяли, правда, после другого, пятого похода. Не тянет, вы понимаете, все вроде хорошо, но вот идут они, первая бомбежка, он из рубки выкатился и побежал куда-то — командир Жуков.

Это у шлюзов случилось, да?

Он неплохой, служил без замечаний, но как шандарахнуло, и что-то сыграло не туда. И Лунин сменил его. В третьем, четвертом, пятом, шестом, седьмом, восьмом и девятом походах командовал Лунин. Позже командир дивизиона Хомяков погиб на К-1, и Лунина назначили командиром дивизиона. Уже второй командир. Зарик Арванов — одиннадцатый, двенадцатый походы. Зарика перевели на Балтику, на немецкую лодку.

Уже после войны?

Да, девятого мая, как раз после Дня Победы. Среди командиров было трое белорусов: Кунец, Бондаревич и Миша Левушка, мой последний командир на С15. Четверо евреев: Каба, Есанович, Едович, а четвертого забыл. Есанович — командир лодки и герой Советского Союза. Грузин, Мелкадзе, погиб первым, Маман Меркич Мелкадзе — мамонт, рост сто пятьдесят сантиметров. Грузин Ясильяне — герой Советского Союза, в 1946 году его выбрали первым в состав Верховного Совета. Украинцев много. Среди армян Арванов. По поводу армянских и кавказских национальностей. У меня командир дивизиона дагестанец — Магомед Имадутдинович Гаджиев, механик дивизиона — мое начальство. Хамиев Мухамед Дзарбекович — осетин. Одним словом, интернационал. Даже один вепс был.

Кто такие вепсы?

Это такая национальность. На севере Ленинградской области и на юге Карелии там проживают три-четыре села. Там есть эти вепсы. «Доктор, у нас вдруг объявился, что он вепс». — «С ума сойти! Васька, ты что же молчал, черт паршивый?». — «А мы и не знали, что у нас такой шикарный вепс, елки-палки, обмыть в срочном порядке!».

Существовал антисемитизм?

Нет. После войны появился такой лейтенант Фогель Гизанк, все думали: «Ну, попал человек». Ну ничего, ходил Фогель Гизанк, с кличкой Фогель. Антисемитизма никакого не было.

Какие были повседневные разговоры?

Самый сложный вопрос. Даже придумать тяжело, правда, я просто не помню. Вот, скажем, уже в Кольский залив зашли, разговоры о том, когда пойдем на ремонт в Росту.

А почему?

А почему. Приказ будет отдан, по дамскому гарнизону города Роста. «Прибыли на ремонт, дамы!» Господа офицеры еще как-нибудь, а вот для матросиков это был рай. В Полярном не было дам, в таком прямом смысле, там контингент малый был, а вот в пригороде Мурманска, Росте… Вот тут, как говорится, они норму выполняли.

Как это организовывалось, через какие-то заведения или надо было все время знакомиться?

На этот счет мы с моим приятелем, Анатолием Гавриловичем Хворовым, в дымину разругались с нашей этой кинематографией.

А этот козел, который про бордель снимал, — учитель?

Нет, у учителя был этот самый товарищ, который написал