Митрополит Антоний Сурожский. Биография в свидетельствах современников - Евгений Святославович Тугаринов

в 1905 году и вышла замуж за англичанина. Моя мама родилась уже здесь, в Лондоне.

Мы всегда ходили в церковь, и я помню, как владыка Антоний, тогда еще просто отец Антоний, приехал в Лондон в 1948 году и знакомился со многими русскими, в том числе и с нами. Через год он снова появился в Лондоне, и с этого времени мы стали хорошими знакомыми. Однажды он пришел к нам домой, просто навестить, без особого повода, и очень много смеялся. Он вообще много улыбался и не боялся, а иногда даже старался быть смешным. Я помню, сказала ему тогда, просто и свободно, как маленькие дети обычно говорят, что он совсем не похож на себя в церкви, и он ответил: «Церковь – это совсем другое дело. В церкви надо быть серьезным, а здесь – дома – можно и шутить, и всякие такие вещи себе позволять».

Ксения Павловна Боулби с мужем Роджером. Лондон, 2011 г.

– Что вы помните о близких людях владыки Антония – его маме и бабушке?

– Бабушка владыки была особая. Если бы я не знала ее и встретила на улице, то подумала бы, что она итальянская дама: одета в черное, голова всегда покрыта платком.

О маме владыки можно сказать, что у нее был неповторимый шарм, очарование. Она легко улыбалась, была со всеми очень мила. Но у нее были свои принципы, например, она не любила бороду у мужчин, и владыка Антоний, уже будучи епископом, первое время не носил бороды, потому что его маме это не нравилось. Только когда она умерла, владыка отпустил бороду.

– Его бабушка и мама с кем-то дружили или они жили замкнуто, своим миром?

– Не могу сказать, что они сторонились людей. Нет, они не были замкнутыми. Они жили все втроем при церкви на Аппер-Эддисон-Гарденс, 34, на верхнем этаже. Я там бывала, но не как их приятельница. Мне случалось зайти к ним после службы или до беседы. Они жили очень просто. Помню, в квартире было много книг и очень простая мебель.

Там внизу была большая комната, где проходили беседы и устраивались детские праздники. И его бабушка, и мать общались со всеми, никого не избегая, но вот больших общих трапез в праздники, какие бывают сейчас, я не помню. Как я уже говорила, владыка предпочитал сам приходить в гости.

Его мама умерла незадолго до Пасхи в какой-то год[55], а я себе сшила к празднику ярко-красное платье. Все люди после службы подходили к владыке похристосоваться, я тоже подошла к нему, и он сказал, глядя на мое платье: «Воистину Пасха красная!» Меня очень тронули его слова, тем более что я знала о том, что его мама умерла совсем недавно.

– Что еще сохранилось в ваших детских впечатлениях о владыке?

– Я хорошо помню ощущение его тяжелой руки на моем плече, когда я ребенком исповедовалась у него, он не давил, конечно, но под весом его руки я сгибалась. Владыка не был строг на исповеди, сравнительно мало говорил сам, и я была потом очень удивлена исповедью в лагере во Франции, где священники говорили очень много. Владыка Антоний просил не рассказывать ему про то, как я потянула кота за хвост или что-то в этом роде, он не хотел слышать это от меня и ждал более серьезного разговора. Например, как я обхожусь со своими младшими братьями Севостьяном и Андреем, причем его мало интересовал сам факт ссоры, если таковая случалась, но он хотел услышать о моих чувствах в тот момент, переживала ли я что-нибудь или нет? Теперь я знаю, что он хотел от меня тогда услышать, – что мне было очень стыдно.

В последние годы у нас были говения, которые проводил почти всегда сам владыка. Сначала была беседа, потом короткая трапеза и потом еще одна беседа, после которой он принимал общую исповедь, одну для всех, и делал это замечательно. В моей жизни более не случалось таких исповедей. Было молчание. Все сидели и думали о своих грехах, молились, и владыка сидел перед нами и тоже молчал. Наступала тишина, которую владыка очень любил. У нас в церкви вообще было очень тихо, даже после службы. Тех, кто хотел разговаривать, он отправлял на улицу, аргументируя это тем, что в храме остаются те, кто хочет молиться. После смерти владыки церковь стала более шумной.

Однажды я его спросила: «Откуда ты знаешь (я ему всегда говорила «ты»), что я думаю и чувствую?», и он ответил: «Все, что я говорю, я говорю о себе самом».

– Что позволяло владыке находить общий язык с самыми разными людьми?

– Когда он разговаривал с кем-нибудь, то никого другого, кроме этого человека, для него не существовало. Ты был для него самым главным человеком в этот момент. Согласитесь, хочется общаться с таким человеком, который думает о тебе как о самом важном и любимом собеседнике. Владыка умел слушать человека, умел дойти в разговоре до сокровенных глубин этого человека.

Один москвич был здесь проездом и рассказывал, что когда-то не верил в Бога. Однажды в Москве он попал на службу с митрополитом Антонием и был поражен тем, каким был владыка в течение службы и как он проповедовал. Когда он подошел к причастию, владыка посмотрел на него внимательно – и тот почувствовал, что они встретились как бы душа к душе, после чего владыка причастил его. С того момента жизнь этого человека совершенно переменилась.

Владыка Антоний умел встретить человека. Для него было неважно, каким этот человек был: верующим, неверующим, молодым или старым, православным или протестантом.

Владыка вновь принес на Британские острова весть о Христе. Он оставался абсолютно верным основам Православия, но к тем правилам, которые установили люди сравнительно в недавнее время, относился с достаточной степенью свободы. Ибо кто сказал, что эти незначительные человеческие правила даны нам Богом?

Тем не менее я никогда и ни у кого не слышала такого чтения молитв перед причастием. Невозможно передать словами то, как он читал их, какая глубина, серьезность и неторопливость были в его чтении, какой глубокий смысл он вкладывал в каждое произнесенное слово. И когда он произносил: «От них же первый есмь аз», – меня охватывало непередаваемое волнение.

– Владыка Антоний был человеком, а у человека есть и хорошие качества, и плохие. Можете ли вы сказать, что было сильного или слабого в нем как в человеке? Случались ли