Юрий Щербак - ЧЕРНОБЫЛЬ

Почти не было людей в возрасте от двадцати до пятидесяти лет. Почему? Нам говорили, что они или удрали - бывало, что и детей, и родителей своих оставляли, - или остались там работать. Поэтому шли в основном старые, сгорбленные деды и бабы и маленькие дети. Еще детям щитовидную железу измеряли. Мы имели указание, что если щитовидка в два раза больше фона "считает", то этого ребенка надо госпитализировать. Я таких не видел.

Пройдя контроль, люди снова садились в автобус. Считалось, что он вымыт. Их действительно мыли. Правда, я встречал автобусы с высоким уровнем. Ребята наши выловили "КамАЗ" - страшно, что он имел на себе. Он из Припяти был. Тот "КамАЗ" отогнали сразу в поле, метров за шестьсот, и бросили.

И вот так весь день шли колонны. Под вечер начали везти имущество людей. Отдельно везли громоздкие вещи. На тракторах "Ковровец" с прицепами. Мы поймали десяток очень "грязных" - с запыленными вещами - прицепов. Их отправили на мойку.

Ночью мы поставили на столе фонарь и в халатах сидели. Шли отдельные автобусы с людьми, догоняли свои колонны. Запомнил: идет трактор "Беларусь", а в кабине рядом с трактористом дед старый, отец его, наверно. Дед везет курицу и собаку. И говорит еще: "Собаку мою помиряйтэ". Я говорю: "Диду, вытряхнуть собаку добре, колы прыйдете".

Был еще один милиционер, парень молодой, на "газике". Говорит: "Кумэ, помиряй мэни радиацию". Я говорю: "Кумэ, ты вылазь". А он: "Кумэ, нэ можу вылизты. Я так наиздывся, так ту радиацию навывозывся, що не можу выйти з кабины. Давай я тоби ноги выставлю…" Свесил он мне ноги, я померил - много! - и говорю: "Кумэ, трэба чеботы трусыты ".

Потом, когда закончилась эвакуация, мы проводили медосмотры, сопоставляли данные анализов крови с другими данными. Брали на обследование

- в больницу - тех, кто плохо себя чувствовал. Я перевозил этих людей.

Шестого мая привезли нам защитную одежду: черные комбинезоны, тапочки, сапоги, респираторы. Сказали, что корреспонденты едут.

А восьмого мая пас отправили в Киев. Пришла смена нам - приехали ребята со стоматологического факультета.

Ну, я десятого мая пошел на занятия, как обычно, и вернулся на работу в Октябрьскую больницу. В мае было много своих больных, инфарктных,

- видимо, стресс сказался, мы в блоке много работали.

Числа одиннадцатого-двенадцатого мая я заметил, что очень много сплю - и не высыпаюсь. Я обычно сплю пять-шесть часов - и высыпаюсь полностью. А тут сплю по восемь-двенадцать, по четырнадцать - и не высыпаюсь. И какой-то разваренный, ленивый стал. Сделали анализ крови мне и положили на восьмой этаж в нашем же отделении".

В палате на восьмом этаже кардиологического корпуса лежали на обследовании студенты Киевского медицинского института, работавшие на ликвидации последствий аварии: Максим Драч, Дима Пятак, Костя Лисовой, Костя Дахно и Володя Бульда. С профессором Леонидом Петровичем Киндзельским мы приезжали в отделение - профессор консультировал студентов, смотрел их истории болезни, изучал результаты анализов крови. Впоследствии Максиму Драчу довелось познакомиться с доктором Гейлом, посетившим в начале июня Киев.

Сейчас Максим Драч и его друзья здоровы, им ничто не угрожает. Впереди - выпускные экзамены. Но свой первый, самый важный экзамен на гражданскую зрелость они уже с честью сдали, и я горжусь своим героем. Они

- "не потеряли свое лицо.

В рассказе "Маленькая футбольная команда" я предсказывал маленькому Максиму Драчу такое будущее: "Думаю, из него вырастет странствующий философ, Сковорода XX века"

Я ошибся.

Из Максима, не сомневаюсь, выйдет прекрасный врач, отзывчивый и чуткий, который, как и Сковорода, будет нести добро людям, но добро, подкрепленное новейшими техническими достижениями медицины XX века. И будет Максим умудрен уже в самом начале своей медицинской деятельности уникальным опытом, приобретенным в дни большой народной беды, когда увидел он, как все непросто и противоречиво, как высокое и низкое соседствует в потоке тревожных событий.

…После консилиума мы вышли с Максимом на просторную террасу-балкон кардиологического корпуса, стоящего на горе. Отсюда открывался эпический вид на Киев - вечный город, застывший на приднепровских весенних холмах.

Стояли, смотрели, думали.

Что же происходило в те дни в Киеве?

Вид на Киев

Жаркий май 1986 года наложил свои новые приметы на Киев: и без того чистый город был в те дни вымыт, вылизан до непостижимой степени. Непрерывно, целыми днями ходили по городу машины-поливалки, шевеля водяными усами, смывая с горячего асфальта пыль, хранящую в себе радионуклиды. Всюду при входе в дома, учреждения, магазины и даже церкви лежали мокрые тряпки, и бесконечное вытирание обуви стало непременным признаком хорошего тона. По-прежнему многолюдными оставались улицы города, но если присмотреться внимательнее - можно было заметить, что в Киеве резко уменьшилось число детей: в первые дни мая город бросился вывозить своих детей всеми способами

- организованными и неорганизованными, в поездах, самолетах, автобусах и "Жигулях". На запад, юг и восток двинулись огромные колонны легковых автомобилей с пожитками на крышах. Ехали родители, вывозя детишек, дедушек и бабушек, ехали к родственникам и знакомым, а многие - куда глаза глядят, лишь бы подальше от радиации.

В сообщениях печати тех дней подчеркивалось, что Киев и Киевская область живут нормальной жизнью. Да, люди не дрогнули перед бедой, люди боролись с аварией и ее последствиями - и внешний облик города мало в чем изменился, и внутренняя, самая жизнестойкая сущность его сохранилась, ибо в нем нормально работали предприятия, транспорт, магазины, институты, учреждения, функционировала (правда, с небольшими перебоями) связь, выходили газеты.

…Казалось в те дни, что никогда так много не встречалось в городе красивых девушек, что не было столь чарующей весны в его истории. Никогда не забуду, как, возвратившись из Чернобыля, я попал в вечерние сумерки, спускавшиеся на Киев. Все было такое привычное: над станцией метро "Левобережная" темнел силуэт недостроенного гостиничного небоскреба. Напротив, на стоянке, поблескивали крышами легковые автомобили - словно стая разноцветных рыб прибилась на ночевку к этим песчаным землям. Поезд метро стремительно приблизился к мосту, чтобы нырнуть в толщу киевских гор и прогрохотать к Крещатику. Днепр под метро-мостом распирало от половодья, его уходящие во мглу просторы были по-гоголевски огромны и патетичны. На набережной целовались влюбленные парочки, усталые люди возвращались в свои дома - и все эти простые, обычно не трогающие нас картины жизни многомиллионного города вдруг потрясли меня до глубины души, словно пришло озарение, понимание какого-то очень важного сдвига, происшедшего в сознании за последние дни. Этот мирный вечер показался мне пронзительно прекрасным, будто я навсегда прощался с весной, с городом и с самой жизнью.