Сокровенные мысли. Русский дневник кобзаря - Тарас Григорьевич Шевченко

Рисовал портрет М. А. Дороховой. И, после удачного сеанса, по дороге зашел к Шрейдерсу, встретил у него милейшего М. И. Попова и любезнейшего П. В. Лапу. Выпил с хорошими людьми рюмку водки, остался обедать с хорошими людьми и с хорошими людьми за обедом чуть-чуть не нализался, как Селифан. [279] Шрейдере оставлял меня у себя отдохнуть после обеда, но я отказался и пошел к мадам Тильде, где и положил якорь на ночь.

2 [ноября]. Возвращаясь домой с благополучного ночлега, зашел я проститься к [В. Г.] Варенцову. Он сегодня едет в Петербург. У меня было намерение послать с ним в Москву своего Матроза. но переписчик мой тоже с добрыми людьми загулял и рукопись остановилась. Досадно. Придется подождать Овсянникова. Когда я сбуду с рук этого несносного Матроза!

Придя домой и от нечего делать, раскрыл генварскую книжку О[течественных] З[аписок], и какая прелесть случайно попалась мне на глаза! Это стихотворение без названия З. Тур[а] [280]

Во время сумерок, когда поля и лес Стоят окутаны полупрозрачной дымкой, С воздушных ступеней темнеющих небес Спускается на землю невидимкой Богиня стройная с задумчивым лицом. Для ней нет имени. Она пугливей грезы; Печальный взор горит приветливым огнем. А на щеках [слегка] [281] заметны слезы. С корзиною цветов, с улыбкой на губах Она украдкою по улицам проходит И озирается на шумных площадях, И около дворцов пугливо бродит. Но увидав [вверху] под крышею окно, Где одинокая свеча горит, мерцая, Где юноша, себя и всех забыв давно, Сидит, в мечтах стих жаркий повторяя, Она порхнет туда и, просияв, войдет В жилище бедное, как мать к родному сыну, И сядет близ него, и счастье разольет, И высыплет над ним цветов корзину.

3 [ноября]. Сегодня воскресенье, и я, как порядочный человек, причепурився {Принарядился} и вышел из дому с намерением навестить моих добрых знакомых. Зашел я к первому, мистеру Гранду. Англичанину от волоска до ноготка. И у него, у англичанина, я в первый раз увидел Сочинения Гоголя, изданные моим другом П. Кулишом. [282] Друг мой немного подгулял. Издание вышло немного мужиковато, особенно портрет автора до того плох, что я удивляюсь, как знаменитый Иордан позволил подписать под ним свое прославленное имя. [283]

У него же, у Гранда, и в первый же раз увидел я “Полярную звезду” Искандера за 1856 год, второй том. Обертка, т. е. портреты первых наших апостолов-мучеников [284] меня так тяжело, грустно поразили, что я до сих пор еще не могу отдохнуть от этого мрачного впечатления. Как бы хорошо было, если бы выбить медаль в память этого гнусного события. С одной стороны, портреты этих великомучеников с надписью “Первые русские благовестители свободы”, а на другой стороне медали портрет неудобозабываемого Тормоза [285] с надписью “Не первый русский коронованный палач”.

4 [ноября]. Кончил сегодня портреты М. А. Дороховой и ее воспитанницы Нины, побочной дочери Пущина, одного из Декабристов. Удивительно милое и резвое создание! [286] Но мне как-то грустно делается, когда я смотрю на побочных детей. Я никому и тем более заступнику свободы не извиняю этой безнравственной независимости, так туго связывающей этих бедных побочных детей. Простительно какому-нибудь забубенному гусару, потому что он только гусар, но никак не человек. Или какому-нибудь помещику-собачнику, потому что он собачник — и только. Но декабристу, понесшему свой крест в пустынную Сибирь во имя человеческой свободы, подобная независимость непростительна. Если он не мог стать выше обыкновенного человека, то не должен унижать себя перед обыкновенным человеком. [287]

5 [ноября]. Сегодня окончательно проводил [В. Г.] Варенцова в Петербург и сегодня же через него получил письмо от Костомарова из Саратова. Ученый чудак пишет, что напрасно прождал меня две недели в Петербурге и не хотел сделать ста верст кругу, чтобы посетить меня в Нижнем. А сколько бы радости привез своим внезапным появлением! Ничего не пишет мне о своих глазах и вообще о своем здоровье.

6 [ноября]. Написал письмо Костомарову и моим астраханским землякам-друзьям. Хотя погода и не совсем благоприятствовала, но я все-таки отправился на улицу. С некоторого времени мне, — чего прежде не бывало, — нравится уличная жизнь, хотя нижегородская публика ни даже в воскресный ясный [день] не показывается на улице, и Большая Покровка) здешний Невский проспект, постоянно изображает собою однообразный, длинный карантин. А я все-таки люблю