Петр Каратыгин - Записки Петра Андреевича Каратыгина. 1805-1879

— Вот это подло, — сказал Рязанцев, — не ждал я от Храповицкого такой низости.

Тут он начал торопливо одеваться и позвал к себе в уборную нашего суфлера, Сибирякова, которого заставил начитывать ему свою роль. Рязанцев продолжал одеваться, раскрашивать свою физиономию, а суфлер торопливо читал пьесу около него, как дьячок. Тут режиссер позвал всех на сцену и Рязанцев сказал Сибирякову:

— Ну, смотри, Иван, держи ухо востро, не зевай, выручи меня из беды; надо его сиятельству туману напустить. Смотри же, чтоб я знал роль. Завтра угощу тебя до положения риз.

Началась наша комедия, довольно, впрочем, сухая; первые явления были без Рязанцева, но лишь только он вышел на сцену, публика оживилась, симпатичность его вступила в свои права и дело пошло на лад; он играл молодцом, весело, живо, с энергией, не запнулся ни в одном слове и брал, как говорится, не мытьем, так катаньем. Публика была совершенно довольна; смеялась от души, вызвала его и других артистов, и комедия удалась вполне. Даже его сиятельство два или три раза хотел улыбнуться. По окончании комедии кн. Гагарин (человек гордый и серьезный), выходя из своей ложи, процедил сквозь зубы Храповицкому, которого он не очень жаловал: «Что же вы мне давеча нагородили о Рязанцеве? Дай Бог, чтоб он всегда так играл». Он как-будто хотел этим сказать: стоило ли меня беспокоить по-пустому. Ошеломленный Храповицкий пришел к нам в уборную и сказал Рязанцеву:

— Ну, брат Вася, черт тебя знает, что ты за человек такой! Ты так играл, что я просто рот разинул.

— Да зато, чего же мне это и стоило, Александр Иванович, — отвечал Рязанцев, утирая лившийся с него пот и переменяя белье. — Видите, я, от волнения и усердия, теперь как мокрая мышь.

Храповицкий часто нас потешал своими курьезами и наивностью. Он был отчаянный формалист и бюрократ, и страдал какой-то бумагоманией. В продолжении одного года у него насчитывалось до 2000 №№ исходящих бумаг, несмотря на то, что, по неграмотности его, они стоили ему головоломного труда; о всяких пустяках у него писались отношения, рапорты, предписания и донесения, то в театральную контору, то директору, то начальнику репертуара, то актерам. Особенно он надоел своими рапортами директору.

Вот анекдот о Храповицком, свидетельствующий о его мании марать бумагу.

Однажды актриса Азаревичева просит его доложить директору, чтобы бенефис, назначенный ей, на такое-то число, был отложен на несколько дней. Все дело было в двух словах; но Храповицкий важно отвечал ей, что он без бумаги не может ходатайствовать о ее просьбе.

— Ах, Александр Иванович, сказала Азаревичева, — где мне писать бумаги? Я не умею…

— Ну, все равно; надобно соблюсти форму… Здесь-же, на репетиции, вам ее напишет Семихатов (секретарь Храповицкого, из молодых актеров).

Тут Храповицкий кликнул его, усадил и начал диктовать:

— Пиши… Его высокоблагородию… коллежскому… совет-нику… и… кава-ле-ру… господину… инспектору… рос-сий-ской… драматической… труппы… от актрисы… Азаревичевой… — и пошел и пошел, приказным слогом, излагать ее просьбу к себе самому. Окончив диктовку, он велел Азаревичевой подписать; отдал просьбу ей; потом по форме, велел подать себе, что Азаревичева и исполнила едва удерживаясь от смеху… Храповицкий, очень серьезно, вслух прочел свое диктование и отвечал:

— Знаете-ли что? Его сиятельство никак не согласится на вашу просьбу и я никак не могу напрасно его беспокоить. Советую вам лично его попросить, — это другое дело!

И тут-же разорвал только что поданную ему бумагу. Азаревичева глаза вытаращила:

— Что-же это за комедия? Вы бы мне сначала так и сказали; а то зачем-же заставили меня подписывать бумагу?

— Сначала я не сообразил! — глубокомысленно отвечал он, — а вы, сударыня — девица, и, потому не понимаете формы!

Князь Гагарин, господин, тоже с причудами любил озадачивать Храповицкого самыми оригинальными ответами на его рапорты и отношения. Когда ввели во французской труппе обыкновение колокольчиком вызывать артистов из уборных на сцену, князь Гагарин приказал делать тоже и в русском театре. По этому важному случаю Храповицкий написал в контору требование что-де «нужно купить большой валдайский колокольчик». Желая что-нибудь сделать наперекор Храповицкому, князь Гагарин собственноручно написал: «купить колокольчик, только не валдайский»… Наш Храповицкий задумался: где же ему приобрести большой колокольчик не валдайского произведения?

Как-то раз начальник репертуара Рафаил Михайлович Зотов присылает ему записку, в которой пишет, что такую-то новую пьесу придется, вероятно, положить в Лету. Храповицкий опять задумался, подозвал меня и говорит:

— Посмотри, пожалуйста, что это такое пишет мне Зотов: тут верно ошибка и надобно было написать «отложить к лету»; но летом такую большую пьесу нам ставить вовсе невыгодно.

Когда-же я ему объяснил, что мифологическая Лета значит «река забвения», он очень этим огорчился и саркастически заметил, что в деловых бумагах мифология вовсе не у места.

Однажды на масленице он заметил, что старший наш капельдинер был пьян; он подозвал его к себе и начал распекать:

— Ну, боишься-ли ты Бога? Есть-ли в тебе совесть? — говорил он, — на масленице, когда у нас и утром и вечером спектакли, ты пьянехонек?! Не мог подождать… Ну, вот, придет великий пост и пей себе, сколько хочешь; никто тебя не осудит!

Храповицкий был вообще человек добрый, но далеко… не хитрый. Страстный театрал, он в кругу знакомых слыл даже за отличного актера. У него бывали домашние спектакли, на которых он свирепствовал в комедиях и драмах классического репертуара. Знаменитая К. С. Семенова (как я уже говорил) иногда игрывала с ним и он всегда с гордостью вспоминал об этом. Дирекция, во времена ины, пригласила его быть учителем декламации в театральной школе и тут-то было обширное поле скакать ему на любимом своем коньке. Дюр, в бытность свою в школе, учился у него. Забавнее всего было то, что в каждом мальчике, Храповицкий видел будущего трагика и учеников своих заставлял кричать напропалую. В былое время я написал на него много эпиграмм, но он был незлопамятен — и прощал мне мое балагурство.

Глава XXI

Мой первый водевиль: «Знакомые незнакомцы». — Его успех. — Отзывы рецензентов. — М. А. Яковлев. — Дальнейшие успехи пьесы.

Первый мой водевиль «Знакомые незнакомцы был игран в 1830 году. Мотивом для эпизодической сцены двух журналистов послужила мне, бывшая в то время, ожесточенная вражда Булгарина и Полевого. Хотя эти два действующие лица, выведенные в моем водевиле, нисколько не были похожи относительно их частной жизни, но публика поняла этот намек, тем более, что Рязанцев, игравший петербургского журналиста, подделал себе лицо и голос очень схожими на Булгарина.