Дым отечества. В поисках привычного времени - Марк Яковлевич Казарновский

его, возьми хоть документы, хоть письмо, хоть что. И замполиту. Он отпишет, что, мол, ваш сын смертью храбрых и похоронен там-то. Хоть и не похоронен вовсе.

Отвечаю на твой вопрос, Булочник. Немцы попадаются, но мало. У них похоронный учет налажен капитально. Так что лежат все боле наши бедолаги.

– Да ладно, – хмуро обрывает себя сержант. – Живы будем – победим. Отбой.

Очень так же солдаты интересовались едой на фронте. Что, мол, и тушенка и иное мясо. А перед атакой – сто грамм. На формировании кормили скудно. У ребят и десны начали кровить и фурункулы по всему телу. Приказано было пить хвою. Пили. Но как шутили записные острословы – хвоя – не тушенка, много не выпьешь. В общем, от голодухи и постоянных марш-бросков солдаты волей-неволей ждали – лучше уж на фронт. Да побыстрее. Хоть пожрать от пуза. Не знали ещё, что на фронте так же голодно. Хотя и не всегда. Это – как старшина расстарается.

А пока – подъем! Рота – подъем! И все быстрее. А спать-то как хочется. Ведь ещё всем 18 лет. Ещё от мамки толком не оторвались. Ох, что ни говори, формирование – очень даже не сахар.

Фима в народ влился вполне. Все ребята были незлобивые. Доходили до науки разбора затвора быстро. У Фимы, правда, всегда оставалась какая-то деталька лишняя, но ей место сразу находил сержант. Конечно, в части случались и ЧП, то есть, чрезвычайные происшествия. То кто-то в самоволку. Кто к девушке, с которой-то и не очень знаком. Но все знали, солдаты с формирования, скоро – на фронт. Поэтому местные девчата относились к солдатам с пониманием.

Фима по части происшествий в роте прочно занял первое место. И не очень бы ему и сдобровать из-за его природного свойства – рассеянности, но скоро на фронт – это раз. Хороший сержант – это два. И комроты – командир человечный. Ребята уже прозвали его батей. И про себя думали, уж если с ним на «передок» попадут, то шансов уцелеть много. Вообще человеку свойственно. Думать, что пронесет. Что не его.

* * *

А Фима отличался. Началось все с марш-броска на 10 км.

Вместо отдыха – ползком. Иногда – бегом. А все более – быстрым шагом.

В общем, Фима потерял штык. От винтовки. Правда, винтовка была почему-то бельгийская, но штык-то был наш, трехгранный, вороненный. А в снегу, да темнеет-то рано. Попробуй, найди.

С бойцом Ефимом Булочником сержант провел воспитательную беседу.

– Ты, Ефим… пойми, что потеря… вооружения Красной Армии… это —…трибунал. А трибунал —… прямая дорога… в штрафбат. А штрафбат… это искупление… кровью. Вот и подумай, боец Булочник, стоит ли трехгранный твоей крови, а может и жизни. Молчишь. Отвечаю за тебя…, не стоит. Я вам всем, солдатам…, вдалбливаю… не бояться. Биться. Но… вернуться живыми. Запомни… Фима, и гляди в оба. Ещё такой случай – тебя отмазать… будет… очень тяжело.

Мой…тебе… совет… Все время повторяй:

Сапог, портянка и ремень,

И штык с ружьем на целый день.

Лопаткой немца зарублю,

Окоп себе я углублю.

И уцелею я в бою,

Бойца-соседа я спасу.

Вот будешь повторять по утряночке и перед отбоем – через неделю вся твоя рассеянность в дым… улетит. Станешь самым справным… бойцом в роте…

Штык каким-то образом замотали. Бардак, он и на формировании бардак.

* * *

Стрельбы шли по утру после завтрака. Да какой это завтрак. Пшенка на воде и пустая вовсе. Чай, кружка большая, два куска сахара. 1942–1943 годы. Годы лихолетья, голодные.

Фимке посылки из Москвы шли регулярно. Всегда много сухарей. Папа! Чеснок, лук, баранки. Сахар. Папиросы. Это – мама!

Фима не курил, но «Казбек» отдавал сразу комбату. А «Дымок» – сержанту и ребятам. Да вообще – всю посылку отдавал Фимка на общий стол – своему взводу. Не из-за подхалимажа. Просто не смог бы есть потихоньку, после отбоя, накрывшись одеялом.

* * *

Перед стрельбами побежал Фимка в туалет. Уже привык и не обращал внимания, кто и в каких позах сидят над отверстиями в полу под названием «очко».

Как бывалый солдат, Фимка ремень отстегнул. Патронташ чуть оттягивал, да это ничего. Фимка ремень через шею перекинул, орлом взгоромоздился над очком, стараясь сапогом не попасть в «отложения», чуть шевельнулся поудобнее. И… о ужас. Ремень вместе с патронташем плавно скользнул с шеи Фимки и исчез в черной и зловонной дыре.

Фимка взвыл от ужаса, от горя – ну за что ему это! – от ожидания трибунала с приговором его, солдата Булочника, к расстрелу через повешение. Вот такую формулу выдумал Фимка с испугу.

И на самом деле. Утеряно военное имущество – ремень дермантиновый солдатский, бляха латунная с медью и тиснением – звезда (эмблема СССР) и патронташ! С пятью боевыми патронами.

Фима решил: вымолит у комбата помилование. Полезет в этот проклятый клозет. И достанет боевые патроны. Вот с такими мыслями Ефим вернулся в строй.

Сержант прошел вдоль строя, мельком сказал: приведи себя в порядок, рядовой Булочник.

И тут с Фимой это и случилось. Он вначале заплакал, затем зарыдал, и потом просто завыл в голос.

Ребята заволновались:

– Письмо получил, – пустил кто-то догадку. Ибо письма от родных приносили ребятам только горестные вести.

Однако, выяснилось, что почты не было. А вскоре все и разъяснилось.

С бойцом Ефимом Булочником беседовал комроты. Иначе – ротный. Ефим ожидал всего, но только не этого.

Просто комроты предложил Ефиму чаю. Хорошего, крепкого и сладкого. Расспросил о семье. О фамилии, почему, мол, такая необычная. Узнав, засмеялся.

– Дело в том, он понизил голос и заговорчески наклонился к Ефиму, – моя фамилия – ты знаешь – Кузовков. Вот мне дед в деревне и рассказывал – издревле наша семья делала и плела из бересты кузова. Для грибов, ягод, зелени, яичек и ещё разной нехитрой крестьянской снеди. И пошло – сначала прозвище, а затем и фамилия. Так вот, мы с тобой, солдат, можно сказать, из трудового что ни на есть класса. Мои короба делали, твои в них булки да сайки укладывали. – И он рассмеялся.

– А скажи, правда, что ты собирался в уборную лезть, доставать ремень с подсумками?

– Да, – прошептал Ефим, покрасневший так, что не видно стало и веснушек.

– Ну, ладно, иди. Да в туалет не лезь. Успеешь ещё на фронте извозиться. Я на тебя надеюсь. Говорят, ты будешь хорошим солдатом. Не подведи меня.

Фима вернулся и такое у него было выражение лица, что сержант спросил:

– Чё,