Из Курска в Рим. Воспоминания - Виктор Иванович Барятинский

Я состоял в то время при адмирале Корнилове. Нас было при нем несколько человек капитан-лейтенантов и лейтенантов, и каждый из нас имел помощника из мичманов. Корнилов был неутомим: день и ночь на коне; мы между собою устроили очередь и сменяли друг друга в известные часы при следовании за ним.

Неприятель во время своих работ не отвечал на наши выстрелы.

5—го октября рано утром, со всех неприятельских батарей, а позже со всех судов союзного флота, который тянулся и был поставлен против наших приморских батарей, был открыт сильнейший огонь. Грохот орудий, свист ядер и всяких снарядов слились в один гул. Наши лошади были немедленно оседланы, и мы поскакали[490] к дому адмирала, который тотчас же направился с полковником Тотлебеном на бастион № 4, на который был концентрирован особенно сильно огонь неприятеля. При входе на бастион мы все слезли с лошадей и пошли вслед за адмиралом, держа их за узду. Я шел рядом с мичманом князем Эспером Ухтомским[491]. Бомба с шумом упала между нами, ее разорвало, и ни он, ни я не были тронуты ее осколками. Лошадь моя, испугавшись, вырвалась из моих рук, оставляя в них уздечку, которую я держал всё время, обходя бастионы, и убежала[492].

Картина на бастионе была ужасная. Адмирал, в сопровождении начальника дистанции контр-адмирала Новосильского[493], обходил орудия и поощрял прислугу при них. Но разрушение было страшное: целые ряды артиллеристов ложились под ядрами; раненых и убитых уносили на носилках. Сформированные из моряков батальоны стояли густыми массами посреди бастиона в ожидании штурма и, так как траверсов у нас еще не успели сделать, они были совершенно подвержены выстрелам и с самого начала понесли огромные потери, но твердо стояли на месте. Батальоном на 4—м бастионе командовал, сколько помню, Александр Петрович Спицын[494].

С 4—го бастиона мы все пошли на смежный с ним 5—й. Там мы застали адмирала Нахимова. Бастион этот был не менее 4—го подвержен сильнейшему огню, a может быть и более, так как на него были направлены перекрестные выстрелы с английских и французских батарей.

Оба адмирала следили за действием наших орудий, стрелявших против французских батарей, и преспокойно разговаривали. У адмирала Нахимова была легкая рана на лице, которой он и не заметил, кровь у него текла, и белый Георгиевский крест на шее[495] сделался совершенно красным. Кругом было много убитых: оторванные члены летели кругом, ядра ложились с ужасною силой и треском посреди нас. Одно ядро, летевшее рикошетом, было ясно видно и направлялось прямо на нашу группу; я дернул сильно в сторону за платье обоих адмиралов; ядро миновало нас всех и глубоко врезалось в землю. В это время капитан-лейтенант Лихачев[496], которого можно было узнать по его темносерой шинели, подошел ко мне, и я услышал его голос, но лица человеческого на нем не было: черты лица совершенно исчезли, и вместо них была масса окровавленная; но из этой массы выходил голос, который мне говорил: «Скажите, что со мной. Мне тепло лицу, я не понимаю что такое». Я сначала также не мог понять, что это было, и вдруг всё для меня объяснилось. Я взял полу его шинели и начал обтирать ему лицо; показались глаза, потом нос и все части лица, совершенно невредимые; тогда я понял, что внутренность действовавшего при орудии артиллериста была брошена прямо ему в лицо[497]. Первое чувство Лихачева было сильное отвращение, и он сейчас же попросил меня дать ему папироску, которую тут и закурил у дымящегося при орудии фитиля.

Потом мы пошли с адмиралом Корниловым, в сопровождении Тотлебена, на некоторые другие батареи Западной стороны Севастополя. Присутствие Корнилова наполняло всех энтузиазмом; при появлении его кричали «ура!». У него было лицо восторженное, и глаза сверкали. Каждое слово, им произнесенное, врезалось в сердца всех и производило сильнейшее впечатление.

В первом часу пополудни Корнилов поехал в дом Волохова[498] закусить, я же с другими офицерами отправился к себе тоже завтракать. При входе во двор моего дома, первое лицо, которое я увидал, был мой камердинер Флауман, очень веселый; он повел меня к подъезду и показал целую пирамиду, которую он успел составить из упавших во двор и в дом ядер. Видя, какому страшному огню был подвержен мой дом, я ему сказал, что он и другие мои люди нисколько не обязаны подставлять свою жизнь опасности и что они могут оставить дом и уйти вне выстрелов. На то он мне отвечал, что пока не будут спасены все мои вещи, он не покинет дома[499].

Я его спросил, «где Федор (мой повар)?» и был ответ: «Он в кухне, готовит». Я побежал в кухню. Федор, опрятно одетый в белой куртке, фартуке и колпаке, преспокойно готовил котлеты пожарские. Одна сторона стены кухни была пробита ядрами, и остатки ее лежали на полу; но он оставался несокрушимым и слушать не хотел моих увещаний уйти и спасти жизнь[500]. Я пошел с офицерами в верхний этаж, где была столовая. Верхние комнаты уже были пронизаны в разных местах ядрами и разными снарядами; между прочим, в моем кабинете каленое ядро, пробившее крышу и потолок, попало в пол, который сейчас же загорелся. Флауман залил его водой и тем спас дом от пожара. Он тут доложил, что завтрак готов; я с товарищами сел за стол, и мы ели с большим аппетитом. В это время был слышен гул снарядов, летавших по всем направлениям, из коих многие ударяли в крышу и стены дома. Позавтракав, мы поскакали в дом Волохова, занимаемый адмиралом Корниловым, где надеялись застать его за завтраком; но его уже не было: нам сказали, что он поехал на Малахов курган.

Я собирался ехать туда же, когда дошло до нас потрясающее известие, что Корнилов смертельно ранен и что его должны сейчас же принести в дом адмирала Нахимова. Во всё это время бомбардирование продолжалось самое ожесточенное. Весь союзный флот, вытянувшись против наших приморских батарей, открыл жестокий неумолкаемый огонь. Гром орудий с судов неприятеля сливался в одно целое с треском и шумом пушек англо—французских и наших батарей. Звук этот нельзя сравнить ни с чем, как разве с неумолкаемым исполинским барабанным боем. В разные промежутки воздух разрывался страшным треском; это были взрывы пороховых погребов, то на неприятельских, то на наших батареях и бастионах. Против 5—го нашего бастиона целая французская батарея