Валерий Перевозчиков - Ну здравствуй, это я!

Два события я запомнил очень хорошо, потому что они сделали Володины посещения регулярными. Первое — появление у него автомобиля. Позже машины для него сюда перегоняла Марина. Она всегда ехала через Польшу. Там у них был друг — Даниэль Ольбрыхский, и они пользовались любой возможностью, чтобы заехать к нему.

А второе — то обстоятельство, что почти первый дом, куда Володя привел Марину, был наш дом. И в декабре 1970-го, расписавшись, они пришли к нам прямо из загса. Это лучше помнит Сева Абдулов, он их привез.

Зураб Церетели действительно устроил им свадебное путешествие. Очень короткое — четыре-пять дней. Самолетом — в Тбилиси. Их шикарно там принимали.

А с Церетели Володя познакомился через меня. Тот был моим приятелем, моим и Гали Килемской. Он жил у Гали на Беговой в кооперативном доме кинематографистов, почти вплотную к ипподрому, на 6-м или 7-м этаже.

Вечерами Володе с Мариной было негде посидеть, к тому же Марина, как только их отношения стали серьезными, стала приезжать с детьми. Она просто завозила сыновей Лиле, потому что та художница и работает дома.

Этих двух маленьких бандитов (прекрасные дети, но очень самостоятельные) она привозила утром, потом моталась по городу и возвращалась вечером. Детей укладывали в маленькой комнате вместе с нашим сыном Женей или забирали, если они были подъемные. Но в памяти одно: как я без конца тащу на плече младшего Володьку, такого сонного, что можно резать на куски.

Петя был мягким парнем, играл на гитаре. Флегматичный, себе на уме. А Володька — абсолютная ртуть, чистый бесенок, который переворачивал все, что было возможно, в доме и тут же засыпал. Считалось, что так и надо — мы не реагировали.

Марина как-то выпустила Володьку в Черемушках на улицу, чтобы он научился русскому

языку. И через два дня все дети там заговорили по-французски. Все, что им надо было сказать, он заставил выучить по-своему. Во дворе его звали Сова («Эй, Сова, когда выйдешь на улицу?»), потому что он кричал: «Коман сова!» — «Пошли, пошли, идите сюда!»

С той поры все праздники мы отмечали вместе у нас дома: и Володины дни рождения, и театральные премьеры, и Новый год, и Пасху, и Рождество — все что угодно. И 1 мая нужно было посидеть, и 7 ноября — непременно. Любым случаем пользовались, чтобы собраться вместе.

С 1970 года и до окончания работы над «Арапом Петра Великого» Володя заходил 3–4 раза в неделю. Когда они переехали в Матвеевское, Марина нередко забрасывала детей к нам: это было по дороге.

Володя иногда оставался ночевать у нас, тогда сын спал с нами в проходной комнате. Когда гости расходились, Володя всегда писал. И вставая рано утром, чтобы идти на съемки, я видел, что он сидит за столом и работает. Что конкретно писал, не знаю: никогда не заглядывал ему через плечо.

Спал Володя мало, четыре-пять часов. Три часа — это уже легенда. Нормой было пять часов. Мы обсуждали это с Долецким. Я говорю про Володю:

— Что же он так работает, он же с ума сойдет!

А Долецкий объясняет:

— Это такой тип нервной системы. Называется астенический гипоманьяк.

Квартиру на Малой Грузинской мне устроил именно Володя. Я переехал туда на полтора года

позже него, так что на известных фотографиях, где Плотников снял гостей в Володиной квартире, не новоселье, а какой-то другой праздник: к тому времени мы уже жили в этом доме. (В.Абдулов, также находившийся среди гостей и запечатленный на фотографиях, считал, что они сделаны 25 января 1976 года, в день рождения Высоцкого. — В. П.)

На Грузинской открытый дом был у Володи, собирались у него. У меня он бывал, только когда приезжала Марина. Из новых знакомых в этой квартире появился, кажется, только Туманов, остальные — прежняя компания.

В первый раз я увидела Володю, когда Вадима не было. Просто звонок в дверь, я выхожу… Смотрю — стоит. Он же небольшого роста. Но улыбка-то до ушей! Но рожа-то симпатичнейшая! Пошутила: «Господи, такой малый, а уже ВЫСОЦКИЙ!» Он смотрит. Потом — на тебе, с порога: «Римм! Я так жрать хочу!» Он это так сказал, что я растаяла вконец и от меня вообще ничего не осталось. Я помчалась на кухню, стала там что-то готовить… Он попробовал и спросил серьезно: «Что это такое?» А я говорю: «А-а, вкусно? Твоя Марина никогда так не сделает…» — «Да ладно тебе, она хорошая баба!»

Марина… По моим скромным понятиям, она человек безусловно одаренный. Но она очень хладнокровный человек, с сильным характером. С сильным! Володе ведь и нужен был сильный характер, ему не нужна была размазня.

Марина относилась ко мне очень хорошо. Правда, только потому, что я была женой Туманова… Но когда мне было очень плохо, я лежала в больнице, Марина во Франции доставала мне лекарства, пересылала самолетом. У меня до сих пор хранится ее записка, как надо этим лекарством пользоваться.

Я и все Володины подарки храню — целый ящик! Однажды привез шикарный набор авторучек: «Римма, ты же, наверное, что-то там пишешь!»

Я посмотрела на них: «Володя, что я, сумасшедшая?! Такими вещами не пишут, такими вещами хвастаются!»

Щедрость его — она же никакого предела не имела, у него что-то заведется, малейшее что-нибудь — он должен всем подарить, всех сделать счастливыми! И смотрит в глаза, — нравится или не нравится, счастлив ты в этот момент или нет?

Он же все раздаривал, да и раздавал просто… У кого какое несчастье — к нему… Пришла к нему женщина, что-то случилось с дочкой. Володя открыл шифоньер, вещи вот так собрал — в том числе и Маринины — и отдал. Мне Вадим это рассказывал, а я говорю: «Ну, Марина ему всыплет!» — «Нет, что ты! Ничего не скажет, она просто знает Володю».

Вадиму привезли подарок, такая красивая бочечка с обручами, изумительная, настоящая «омулевая бочка». Я говорю: «Вадим! Омулевая!» А Вадим: «Давай Володьке отдадим!» Я засопела: «Опять Володьке? Если что у нас вкусное в доме — все ему…» — «Ну, Римм! Ну давай отдадим! Ему будет так приятно, ведь он в жизни не ел из омулевой бочки!»

И мы поехали с этой бочкой к Высоцким. Приехали. А Володька сразу понял, что мы есть хотим. «А мы сейчас что-нибудь придумаем! Мы сейчас что-нибудь придумаем!» И вот он носился туда-сюда, что-то подавал…

А Марина развлекает гостей шемякинским альбомом — большой альбом, красивый. В прекрасном исполнении. И я его просматриваю. Естественно, ничего такого я нигде видеть не могла. А там было изображено, к примеру, такое: большое поле, а на нем во взвешенном состоянии всякие черепа… Марина у меня спрашивает: «Ну как?» — «Мне кажется, что никто ничего не понимает, когда смотрит на эти шемякинские вещи». — «Но он же столько денег заработал за очень короткий срок!» — «Ну и что, может, это назло нам там его покупают… Ведь ничего же непонятно!» — «Ну, возможно, здесь что-то о потустороннем мире, что-нибудь о высшем смысле нашей жизни…»